Отправлено: 07.12.11 08:34. Заголовок: Главы из книги Александра Ткаченко «Бабочка в ладони»

Tkahenko_v_Biblioglobuse

Сегодня человек очень много слышит о грехе, но почти ничего о нем не знает. Современная массовая культура так часто использует это слово не по назначению, что оно постепенно лишается своего истинного содержания. В супермаркете симпатичная девушка в форменном наряде предлагает продегустировать вино «Исповедь грешницы». Мужественный профиль Брюса Уиллиса на огромных рекламных щитах рекламирует блокбастер «Город грехов». А в эфире FM-радиостанций уже лет десять гоняют шлягеры с названиями «Грешной души печаль», «Грешный ангел» и т.п…

В результате массовым сознанием грех сегодня воспринимается как нечто запретное, но чрезвычайно привлекательное, что очень хочется совершить, хотя по непонятным причинам это очень не нравится Богу…Сегодня человек очень много слышит о грехе, но почти ничего о нем не знает. Современная массовая культура так часто использует это слово не по назначению, что оно постепенно лишается своего истинного содержания. В супермаркете симпатичная девушка в форменном наряде предлагает продегустировать вино “Исповедь грешницы”. Мужественный профиль Брюса Уиллиса на огромных рекламных щитах рекламирует блокбастер “Город грехов”. А в эфире FM-радиостанций уже лет десять гоняют шлягеры с названиями “Грешной души печаль”, “Грешный ангел” и т.п. В результате массовым сознанием грех сегодня воспринимается как нечто запретное, но чрезвычайно привлекательное, что очень хочется совершить, хотя по непонятным причинам это очень не нравится Богу. Поэтому Он сурово наказывает тех, кто все же на это отваживается.

В общем, по отношению к греху в современном мире действует психология школьного хулигана: нарушая все, что только можно нарушить, получаешь запретное удовольствие и одновременно – зарабатываешь репутацию смелого и независимого человека.

При этом для всех совершенно очевидно церковное происхождение слова “грех”, но далеко не все способны приложить усилия к тому, чтобы выяснить, как же понимает грех сама Церковь? А ведь в христианском вероучении борьба с грехом, победа над грехом и, наконец, свобода от греха являются понятиями фундаментальными. И неправильно понимая слово “грех”, невозможно правильно понять христианство вообще.

Наверное, проще всего рассмотреть учение Церкви о грехе на фоне нескольких устоявшихся в общественном сознании заблуждений.
Что случилось в Райском саду?

Одно из самых распространенных заблуждений относится к грехопадению первых людей – Адама и Евы. У невоцерковленных людей существует довольно вульгарное мнение, что смысл его таков: Адам и Ева, наевшись яблок (почему-то запрещенных к употреблению) спрятались в кустах и впервые предались там плотской любви. За что и были с позором изгнаны из Рая. Таким образом, все, что связано с интимной жизнью человека, якобы – греховно.

Это наглядный пример того, что может произойти с религиозным сознанием народа в отдельно взятой стране, где семьдесят лет люди могли знакомиться со Священным Писанием исключительно по лекциям Союза воинствующих безбожников (впоследствии стыдливо переименованного в общество “Знание”). Человеку, который хотя бы однажды держал в руках Библию, подобный бред никогда не пришел бы в голову. Потому что на первых же ее страницах ясно написано: Адам познал свою жену уже после изгнания из Рая, а следовательно –после грехопадения, которое, таким образом, ну никак не могло заключаться в плотском соитии первых людей. Более того, Апостол Павел прямо пишет, что “брак – честен, и ложе – нескверно есть…”. А Церковь уже в середине третьего века выразила свое отношение к половой жизни в браке, определив в первом правиле Гангрского Собора: “Аще кто порицает брак, и женою верною и благочестивою, с мужем своим совокупляющеюся, гнушается, или порицает оную, яко не могущую внити в царствие: да будет под клятвою (т.е. – отлучен)”.

Так что же такое грехопадение – с христианской точки зрения? Церковь утверждает, что нарушение первыми людьми заповеди Божией – это не просто личный поступок, имевший для них печальные последствия. В христианском вероучении грехопадение рассматривается как глобальная катастрофа, которая поразила Адама и Еву, все их потомство и весь сотворенный мир на много тысячелетий вперед. По церковному преданию, Бог сотворил человека, вложив в его естество начатки всего, что было сотворено Им ранее. Человек стал венцом творения, потому что все творение было в нем представлено, и он обладал такой полнотой ведения о мире, которую современным ученым невозможно даже вообразить. При этом, Бог, создавая человека по Образу и Подобию Своему, вложил в него духовное начало. Человек – единственное духовно-телесное существо во Вселенной, и в этой двойственности своего естества – уникален. По Божественному Замыслу он должен был объединять в себе мир телесный с миром духовным. Предстоя Богу от лица всего материального мира, он господствовал над этим миром, неся в себе Божественное начало. Адам был царем мира по самой своей природе. Через него все творение было призвано иметь радость бытия в любви и единении со своим Создателем.

Вот это единство взаимной любви и было разрушено в грехопадении. Нарушив по подсказке сатаны заповедь о невкушении плодов с древа познания добра и зла, человек, по сути – совершил предательство по отношению к Богу. Он переступил некую грань в отношении к своему Создателю. И для любви за этой гранью места уже не было. Человек как бы сказал Богу: Ты говоришь, “не вкушай этих плодов, потому что умрешь”? Я Тебе не верю. Сатана говорит, что, вкусив их, я стану во всем равен Тебе. А значит, смогу жить без Тебя.

Это душевное устроение и оказалось тем страшным результатом нарушения заповеди, о котором Бог предупреждал человека. Стремление к бытию без Бога глубоко вошло в человеческую природу. Трагедия грехопадения заключалась в том, что человек был задуман Богом как помощник, и в общую картину мироздания он был вписан как наместник Бога на Земле. Отпав от Творца, он, конечно же, не стал равным Творцу. А вот царственное предназначение свое утратил. Когда вместо воли Божией человек начал исполнять свою волю, сотворенный мир просто перестал его воспринимать. И из царя природы, человек превратился всего лишь в ее часть, подчинив себя общим законам материального мира. Но и это не было самым страшным. Гораздо трагичнее было то, что послушав однажды совет диавола, человек, в сущности, исполнил его желание. Иначе говоря, пожелав обрести независимость от Бога, он тут же начал исполнять волю сатаны. И искусно управляя желаниями человека, сатана получил власть и над материальным миром. Поэтому Христос в Евангелии и называет сатану “князем мира сего”. Эта власть, конечно же, не является абсолютной, она ограничена Божиим Промышлением о мире и значительно уменьшившимися возможностями человека в его падшем состоянии. Но суть от этого не меняется – свое царское предназначение человек уступил сатане. Это и было тем трагическим для всей Вселенной результатом грехопадения человека, о котором Библия рассказывает такими простыми словами.
Болезнь и Врач

Но возникает вопрос: а почему все многочисленные поколения потомков Адама и Евы должны нести ответственность за грехопадение прародителей? Ведь их дети, внуки, правнуки, и уж тем более такие отдаленные потомки, как мы, не виновны в том, что первые люди нарушили заповедь. Почему же мы рождаемся и живем в мире, который по-прежнему находится во власти греха, и наполнен жестокостью, ненавистью и страданиями? Получается, Бог наказывает детей за грехи родителей? Но в таком случае, это, наверное, очень жестокий и несправедливый Бог!

Obl2

Примерно так выглядит еще одно распространенное заблуждение, связанное с темой греха. Оно вызвано специфическим пониманием проблемы, которое в богословии называется “юридическим методом”. Суть его заключается в том, что грех рассматривается как преступление, Бог – как судья, причем очень строгий, а человек – как преступник, который обязательно должен понести тяжелое наказание. Это понимание греха характерно для католического и протестантского богословия. Не вдаваясь в его подробности, нужно просто отметить: в таком богословии предполагается, что в Адаме лично согрешили все последующие поколения людей, не исключая и нас с вами. И не ищите здесь не только любви, но и элементарной справедливости.

Православное же богословие использует совершенно иные категории. Для него грех – это смертельное заболевание, человек – тяжело больной пациент, а Бог – любящий врач. И это не просто образ, использованный каким-то автором с художественной целью. Шестой Вселенский Собор прямо определяет грех – как болезнь души. А в литургической практике Православной Церкви такое понимание греха выражено в многочисленных молитвословиях, и самые известные из них – в чине Исповеди. Человеку, исповедающему свои грехи, говорится: “Внемли убо, понеже бо пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши”. Да и само греческое слово амартиа, переводящееся как “грех”, имеет еще несколько значений, одно из которых – болезнь.

При таком определении греха легко понять, почему потомки страдают из за грехопадения прародителей. Сегодня всем известно, что целый ряд серьезных заболеваний передаются по наследству. Никого не удивляет, что дети алкоголиков, например, могут иметь наследственную предрасположенность к алкоголизму, не говоря уже о целом букете сопутствующих заболеваний. И если грех – это болезнь, он вполне может передаваться по наследству.

Всякая болезнь причиняет страдание. Последствия греха в православной аскетике также называются страстями. Есть очень выразительный образ, употребленный прп. Макарием Египетским, в котором он уподобляет действие греха на человеческую природу – действию дрожжей на тесто. “Как преступивший заповедь, Адам принял в себя закваску страстей, так и родившиеся от него, и весь род Адамов, по преемству стали причастниками оной закваски; а при постепенном преуспеянии и возрастании до того уже умножились в людях греховные страсти, что простерлись они до прелюбодеяний, непотребств, идолослужений, убийств и других непотребных дел, пока все человечество не вскисло пороками”.

В русской литературе есть стихотворение, очень точно описывающее действие греха на человеческую природу. Это стихотворение Зинаиды Гиппиус, которое так и называется:

“Грех”

И мы простим, и Бог простит.
Мы жаждем мести от незнанья
Но злое дело – воздаянье
Само в себе, таясь, хранит.

И путь наш чист, и долг наш прост:
Не надо мстить, не нам отмщенье.
Змея сама, свернувши звенья,
В свой собственный вопьется хвост.
И мы простим, и Бог простит.

Но грех прощения не знает,
Он для себя себя хранит,
Своею кровью кровь смывает,
Себя вовеки не прощает –
Хоть мы простим, и Бог простит…

Вопрос о жестоком наказании за грех, таким образом, попросту отпадает как очевидная бессмыслица. Больного и страдающего человека не нужно наказывать, он сам себя уже наказал. Его нужно лечить. Поэтому Бог в православном богословии не судья, и уж никак не палач, приводящий приговор в исполнение. Христос – это врач, пришедший исцелить сотворенное Им человечество, страдающее от смертельного заболевания. В утреннем правиле есть чудная молитва к Божией Матери, где так и говорится: “…Врача рождшая, уврачуй души моея многолетныя страсти”.

Смертоносный промах

У святых отцов есть разделение греха на три категории: первородный, родовой и личный. Первородный и родовой грех – это, скорее, греховное поражение человеческой природы. И только личный грех подразумевает персональную ответственность человека за содеянное. Об этом стоит поговорить подробнее.

Если мы попытаемся определить сущность греха, то с удивлением обнаружим, что у греха – нет сущности. Само зло в православном вероучении – несубстанционально, оно паразитирует на добре, искажая его сущность. Так, образование ржавчины возможно лишь при наличии железа. Болезнь возможна лишь при наличии здоровья. А грех паразитирует на здоровых импульсах человеческой природы. Все наши влечения (включая сексуальные и прочие физиологические потребности), с точки зрения православной аскетики, нужны, добры и заложены в нас Господом. А грех рождается как не вовремя и невпопад реализованный добрый импульс. Простой пример: человек хочет есть. Простая и вполне естественная потребность. Но можно просто пожарить себе яичницу, а можно отобрать завтрак у первоклассника. Можно взять деньги и пойти в хороший ресторан, а можно пообедать в этом ресторане и сбежать, не заплатив по счету. Можно утолить свой голод, а можно объесться и умереть от заворота кишок. Так что, грех рождается не в богоданной природе человека, а в тумане его личного выбора, как неверно выбранное направление действия воли.

Как мы уже говорили, греческое слово амартиа, обозначающее грех, имеет несколько значений. А буквально оно переводится как “промах”. Промахивается же человек оттого, что стреляет не в ту цель. Совершая грех, он нацеливается на что-то, попадет, но потом оказывается, что цель была иллюзорной и, кроме вреда, ничего не принесла. Потому что Бог ставил перед ним совсем другую цель, а человек своим духовным зрением, помраченным страстями, ее даже не заметил. Эти промахи ранят прежде всего самого человека, и в конце концов – убивают его.

Во второй половине двадцатого века, когда наука начала активно изучать деятельность мозга высших животных, физиологами был поставлен любопытный эксперимент. В мозгу крысы были найдены нервные центры, формирующие импульсы удовольствия. В эти центры были вживлены электроды, а крысу научили нажимать мордочкой на педаль, которая включала слабый ток. Ученые собирались исследовать поведение крысы после того, как она научится получать удовольствие в обход законов своей, крысиной природы. Но их ожидало разочарование. Крыса жала на педаль до тех пор, пока не сдохла от жажды и голода. Удовольствие победило даже страх смерти. Наверное, так умирают люди, имевшие несчастье пристраститься к тяжелым наркотикам…

Замечательный английский писатель-христианин Клайв Льюис в “Хрониках Нарнии” писал: “Каждый человек получает в жизни то, чего хочет. Но не каждый после этому рад”. Бог создал человека с волей, свободной в выборе добра и зла. И никогда не отнимал у него этой свободы. Всю человеческую жизнь Бог терпеливо ждет, когда человеку надоест калечить себя грехами. И если он поймет, что смертельно болен и обратится к Богу за помощью, Господь с радостью исцелит раны, которые тот сам себе наносил всю жизнь. А если посчитает себя здоровым, то просто убьет себя собственными грехами. Даже Бог не может спасти нас вопреки нашей воле…

И на рекламных щитах рядом со словом “грех” вместо героического профиля Брюса Уиллиса правильнее было бы изобразить совсем другой портрет. Символ греха – это мертвая крыса, уткнувшаяся мордочкой в заветную педаль…

 Отправлено: 07.12.11 08:43. Заголовок: Глава из книги Алекс..

Глава из книги Александра Ткаченко «Бабочка в ладони»

Скрытый текст

В современном мире понятие «тщеславие» все менее воспринимается как негативное качество. В нынешнем словоупотреблении оно может приобретать вполне положительное значение, особенно с оговоркой: здоровое тщеславие. Для многих художников, музыкантов, артистов, спортсменов, ученых оно представляется вполне нормальным движением души, которое заставляет их стремиться к все большему совершенству на избранном поприще, причем принцип этот распространяется не только на творческие профессии. В любой сфере человеческой деятельности очень трудно представить себе карьерный рост человека, не имеющего тщеславных побуждений (как правило, «замаскированных» под амбиции, которые уж точно расцениваются как ценное качество работника). Но почему же в христианстве тщеславие рассматривается как тяжелый недуг человеческой души, который очень легко в себе развить и невероятно трудно вылечить? Ведь тщеславие, в сущности, всего лишь желание нравиться окружающим, предстать перед ними в лучшем свете. И если греховность убийства, воровства или супружеской измены очевидна даже для человека, далекого от религии, то тщеславие сложнее воспринимать как нечто опасное и плохое. Правда, интуитивно нецерковные люди чувствуют, что не так уж оно и хорошо, что есть в нем какая-то двойственность и нравственная неопределенность. Безудержное желание славы может выглядеть в человеке очень несимпатично. И как обидчивы тщеславные люди, тоже, наверное, знает каждый, кто хотя бы однажды имел неосторожность уделить их талантам недостаточно внимания. Так что же это такое — тщеславие? Явное и тайное В рассказе Чехова «Радость» коллежский регистратор Митенька Кулдаров восторженно сообщает родным, что о нем написали в газете и теперь его имя узнает вся Россия. Правда, речь в газетной заметке шла всего лишь о том, как он в нетрезвом состоянии попал под извозчичьи сани, предварительно получив оглоблей по лбу, но даже такая сомнительная популярность вызвала у молодого чиновника бурный восторг. Может быть, это не самый типичный случай проявления тщеславия, однако здесь очень хорошо видна вся его несостоятельность: ведь человеку хвалиться в общем-то нечем. И дело не в комичности ситуации, описанной Чеховым. Конечно, пьяные приключения с лошадью случаются не у всех, а уж хвастаться ими способны и вовсе немногие. Как правило, люди тщеславятся более благовидными поступками и достижениями. Но все же любой человек, сколь бы высокого ни был он о себе мнения, прекрасно знает, что есть в его жизни такие стороны, которые он ни за что на свете не осмелился бы вынести на публику. Да и тот же Митенька Кулдаров, получи он вдруг фантастическую возможность прославиться на весь мир с условием, что не только пьяные выходки, но абсолютно все его дела и мысли станут известны окружающим, в ужасе отказался бы от подобной «славы». Ведь в глубине души почти всякий человек знает себе цену, и недаром преподобный авва Исайя говорил: «…Горе нам, что мы, исполненные всякой скверны, услаждаемся похвалами человеческими». Об этом же писал Борис Пастернак в известном стихотворении с красноречивым названием «Быть знаменитым некрасиво»: …Позорно, ничего не знача, Быть притчей на устах у всех. Тщеславие вынуждает человека выставлять напоказ то, что он считает в себе достойным людского почитания. Но при этом оно с такой же силой заставляет его тщательно маскировать свои отрицательные качества, потихоньку укрепляя его в мысли, что всех этих плохих, греховных, страшных качеств в нем как бы и вовсе нет. В таком самообмане можно провести всю жизнь, но после смерти обманывать себя не удастся уже никому. Страшный суд, по учению Церкви, как раз и будет заключаться в том, что жизнь каждого человека окажется открыта в мельчайших подробностях, и такое «прославление» для многих может оказаться страшнее самой ужасной муки. Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы (Лк 12:2). В поисках утраченной славы У тщеславия есть одна весьма любопытная особенность: оно всеядно. Топливом для этого костра может стать абсолютно все: человеческие пороки и высочайшие добродетели, нищета и богатство, красота и безобразие… Тщеславие возникает на любой почве, для него не существует эстетических, нравственных или каких-либо иных ограничений. Если мы внимательно рассмотрим это свойство человеческой души, то с удивлением обнаружим, что нет в природе такого качества, которым тщеславный человек не смог хотя бы в душе кичиться перед окружающими. Главное — прославиться, а уж какого рода будет эта слава, в общем-то неважно. Так, артисты или художники стремятся к популярности и признанию своего таланта, бандит и убийца находит удовлетворение в страшной молве, которая идет о его кровавых делах, а развратная женщина пишет книгу о своих интимных похождениях и радуется ее успеху у определенного круга читателей. Из всего этого многообразия напрашивается вывод: очевидно, жажда славы в человеке не вполне обусловлена его нравственным состоянием или родом занятий. Скорее она является неким свойством, присущим самой человеческой природе. Как это ни парадоксально, но в Церкви желание славы имеет положительное определение. Христианство утверждает, что Бог сотворил человека как владыку всего материального мира, как единственное в мироздании существо, объединявшее в себе телесное и духовное естество. Он стал венцом творения, его украшением и следовательно — пребывал в великой славе до тех самых пор, пока грехопадение не отняло у него это величие. Отпав от своего Создателя, человек оказался всего лишь частью мира, над которым он изначально был призван царствовать. Грех исказил природу человека, лишил людей той славы, которую они получили от Бога при сотворении, но именно такое бесславное его состояние Церковь и считает противоестественным. Поэтому жажда славы и стремление к ее восстановлению отнюдь не считается в христианстве чем-то противоречащим человеческой природе. Напротив, Священное Писание прямо говорит, что именно слава будет итогом праведной жизни христианина: нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим 8:18); …я, сопастырь и свидетель страданий Христовых и соучастник в славе, которая должна открыться (1 Пет 5:1). Почему же, призывая людей к славе, Церковь так категорично осуждает тщеславие? Ответ прост и без труда прочитывается в самом слове: тщеславие — это тщетное стремление к ложной цели, напрасный поиск истинной славы там, где ее нет и быть не может. Очень странные люди Христианская аскетика рассматривает тщеславие как страсть, или, иначе говоря, как свойство человеческой природы, которое оказалось изуродовано грехом до неузнаваемости и превратилось в собственную противоположность. Вот как объясняет происхождение страстей преподобный Иоанн Лествичник: «Бог не есть ни виновник, ни творец зла. Посему заблуждаются те, которые говорят, что некоторые из страстей естественны душе; они не разумеют того, что мы сами природные свойства к добру превратили в страсти. По естеству, например, мы имеем семя для чадородия; а мы употребляем оное на беззаконное сладострастие. По естеству есть в нас и гнев, на древнего оного змия; а мы употребляем оный против ближнего. Нам дана ревность для того, чтобы мы ревновали добродетелям; а мы ревнуем порокам. От естества есть в душе желание славы, но только горней». Очевидно, что желание человека стать лучше, чем он есть сейчас, жажда совершенства, стремление к добру — все это нормальные и здоровые движения нашей души. Но так же закономерно для человека и ожидание оценки своих трудов, надежда на то, что эта оценка будет положительной. Весь вопрос лишь в том, от кого мы ждем этой оценки и чьим мнением о нас мы так дорожим? Вот здесь и проходит разделительная черта между возрастанием в добродетели и страстью. Естественная жажда славы превращается в тщеславие там, где люди по слову Писания возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию (Ин 12:43). При этом человек совсем не обязательно добивается от окружающих только похвалы. Нет, он может стремиться и к тому, чтобы его боялись, ненавидели или даже смеялись над ним. Страшнее всего для тщеславного — остаться незамеченным, затеряться в толпе и не получить очередной порции той самой человеческой славы, которая стала главным смыслом его существования. Но сами люди, мнением которых он так дорожит, ему малоинтересны. По большому счету он ценит окружающих лишь в качестве «благодарных зрителей» и не испытывает к ним любви, не стремится послужить им своими талантами. Люди нужны ему только как зеркало, в котором он мог бы вдоволь полюбоваться на свое «совершенство». Очень хорошо выразил это состояние самолюбования французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери в знаменитой сказке «Маленький принц»: «На второй планете жил честолюбец. — О, вот и почитатель явился! — воскликнул он, еще издали завидев Маленького принца. Ведь тщеславным людям кажется, что все ими восхищаются. <…> — Похлопай-ка в ладоши, — сказал ему честолюбец. Маленький принц захлопал в ладоши. Честолюбец снял шляпу и скромно раскланялся. «Здесь веселее, чем у старого короля», — подумал Маленький принц. И опять стал хлопать в ладоши. А честолюбец опять стал раскланиваться, снимая шляпу. Так минут пять подряд повторялось одно и то же, и Маленькому принцу это наскучило. А что надо сделать, чтобы шляпа упала? — спросил он. Но честолюбец не слышал. Тщеславные люди глухи ко всему, кроме похвал. — — Ты и в самом деле мой восторженный почитатель? — спросил он Маленького принца. — А как это — почитать? Почитать значит признавать, что на этой планете я всех красивее, всех наряднее, всех богаче и всех умней. — — Да ведь на твоей планете больше и нет никого! — Ну, доставь мне удовольствие, все равно восхищайся мною! Я восхищаюсь, — сказал Маленький принц, слегка пожав плечами, — но что тебе от этого за радость? — И он сбежал от честолюбца». Трудно не согласиться с таким отношением Маленького принца. В своем стремлении понравится окружающим мы просто не понимаем, что перед Богом каждый из нас живет как бы на своей маленькой планете, где кроме Него и нас никого больше нет. И все, что мы делаем, по здравому рассуждению может и должно быть устремлено лишь к одному виду славы — славе от Господа, который видит не только все наши дела, но и их мотивы, наши помышления и движения сердца. А чтобы вместо славы не подпасть под осуждение собственной совести, нужно стараться навести порядок в самых укромных и потаенных уголках своей жизни, о которых не знает никто на свете, кроме Бога и нас самих. Но именно такого устремления людям катастрофически не хватает. По точному определению преподобного Максима Исповедника, «тщеславие есть отступление от цели по Богу и перехождение к другой цели, противоположной Божественной». И наивно было бы считать, будто хотя бы кто-то из людей полностью свободен от этого тяжкого недуга души. Ведь даже величайшие подвижники православного монашества с горечью признавали, что так и не сумели полностью избавиться от страсти тщеславия. Вот что говорил об этом один из самых авторитетных духовников нашего времени архимандрит Иоанн (Крестьянкин): «Господи! Мы еще страдаем тщеславием, то есть тщетной славой. …Это столь тонкий и отвратительный вид духовной гордости, что оно старается быть при всяком добром деле. Послушайте, как говорит об этом грехе святой Иоанн Лествичник, и кайтесь Господу, узнавая себя, свое тщеславие в этих образах: “…когда, например, храню пост — тщеславлюсь, и когда, скрывая пост от других, разрешаю пищу — опять тщеславлюсь благоразумием. Одевшись в светлую (красивую) одежду — побеждаюсь любочестием, и, переодевшись в худую, опять тщеславлюсь. Говорить ли стану? Попадаю во власть тщеславия. Молчать ли захочу? Опять предаюсь ему. Куда ни поверни эту колючку, она всегда иголками кверху”. Мы любим похвалы! Если совестно, что хвалят в глаза, то хочется, чтобы хвалили нас заочно и думали о нас хорошо. Господи, прости нас, мы все страдаем этим недугом!». Перед лицом Господа Тщеславие может проявлять себя очень разнообразно. Иногда эта страсть действует в человеке настолько открыто, что становится заметной даже со стороны. Но гораздо чаще она бывает скрытой, завуалированной и искусно прячется под благими деяниями: щедростью, безотказностью, воздержанием. Как это ни странно, но даже скромность может стать лишь удобной личиной для удовлетворения этой страсти. Ведь иногда так хочется выглядеть в глазах окружающих скромным. Любое, самое благородное движение нашей души может оказаться подверженным разрушительному воздействию тщеславия. А главным его признаком остается все то же предпочтение славы человеческой славе Божией. Как же выстраивать свою жизнь, чтобы разрушить в себе эту трагическую подмену ценностей, каким образом возможно человеку возлюбить славу Божию не на словах только, а и на деле? Очевидно, точно так же, как и в случае со славой человеческой. Ведь когда мы ищем славы у людей, то чаще всего стараемся им понравиться и делаем именно то, чего они ждут от нас. Значит, и для того, чтобы понравиться Богу, нужно хотя бы попытаться делать то, чего Он от нас ожидает. То есть — исполнять заповеди. И не в том дело, чтобы жизнью по заповедям можно было снискать некую благосклонность Бога. Господь любит нас, даже когда мы грешим и живем беззаконно, потому что любовь Божия неизмеримо сильнее человеческих грехов и беззаконий. Но вот усвоить себе эту любовь, войти в нее, сделать ее доступной для своего поврежденного грехом сердца человек может лишь сам, через осознанное волевое усилие, потому что, по слову Блаженного Августина, Бог спасает нас не без нас. Нам самим необходимо участвовать в собственном спасении, и самый прямой путь этого участия — жизнь по Евангелию. Православие утверждает, что нравственные нормы, содержащиеся в заповедях Христовых, присущи самой природе человека и являются таким же объективным законом ее нормального существования, как биологические, физические и прочие законы. И когда человек нарушает эти нормы, он идет наперекор собственному естеству, со всеми вытекающими из этого печальными для себя последствиями. Поэтому заповеди «не укради», «не ненавидь», «не завидуй» следует понимать в том же смысле, что и «не суй руку в горящие угли», «не ешь битое стекло», «не лижи железо на морозе». То есть не навреди себе. Если человек игнорирует эти предостережения, данные в заповедях, то просто калечит себя собственными грехами. Если же старается жить по заповедям, кается в грехах, то с Божией помощью потихоньку восходит к замыслу Создателя о нем, восстанавливая в себе утраченный образ Божий. Который и есть подлинная слава человека, та самая великая слава, к которой мы все призваны и которая в полной мере воссияет в нас после Второго Пришествия. Сегодня трудно представить себе, в чем эта слава будет выражена конкретно. Писание говорит о ней образно, и образы эти могут показаться современному человеку неинтересными и малопонятными. Белые одежды, пальмовые ветви, венцы вряд ли покажутся привлекательными современному человеку. Можно, конечно, попытаться объяснить, что две тысячи лет назад в римской империи белые одежды считались символом чистоты и кандидата на государственную должность, а нравственной безупречности венец являлся знаком царского достоинства, но вряд ли такие пояснения сделают эти библейские образы близкими для нас. Слишком много веков прошло с тех пор, слишком сильно изменился мир со времен Апостольской проповеди. И все же сегодня можно хотя бы отчасти понять смысл грядущей славы и радости, к которой призваны христиане. Ведь стяжать эту славу означает в сущности не что иное как стать таким, каким тебя задумал Создатель. И радость рождается от сознания, что у тебя это все-таки получилось, что результат твоих усилий приятен Ему. Наверное, трудно сказать об этом лучше английского писателя-христианина К.С. Льюиса: «…в Царство не войдешь, если не будешь, как дитя; а ребенок — не наглый, не капризный, хороший — сильно и открыто хочет, чтобы его похвалили. И собака этого хочет, и даже независимый кот. То, что я много лет принимал за смирение, мешало мне понять самую смиренную, самую детскую, самую благочестивую радость — радость собаки перед лицом человека, ребенка перед лицом отца, ученика перед лицом учителя, твари перед лицом Господа. Я не забыл, как страшно она искажается, как быстро ее заглушают плевелы тщеславия и любования собой. Но бывает она и чистой — хоть ненадолго, хоть на минуту, в самом начале. И тот, кто знает эту минуту, может представить себе, как спасенная душа узнает то, на что и надеяться не смела: Господь ею доволен. Тщеславие не грозит ей, она уже точно знает меру своей немощи; миг, навсегда излечивающий ее от ощущения приниженности, излечивает ее и от гордыни. Совершенное смирение освобождает от скромности. Если Бог нами доволен, мы и сами в новом, непохожем на земной смысле можем быть довольны собой».

 Отправлено: 07.12.11 08:49. Заголовок: Бабочка в ладони: За..

Бабочка в ладони: Зачем современному человеку христианство?
Интервью с Ткаченко
[more]
Православное издательство «Никея» выпустило книгу яркого и самобытного публициста, постоянного автора журнала «Фома» Александра Ткаченко. Портал «Православие и мир» побеседовал с Александром о его новой работе, о журналистике, о вере и о любви.
Что значит быть христианином? У Вас в книге есть глава «Зачем современному человеку христианство». Как Вы считаете, современному человеку труднее, чем людям прошлого, быть хорошим христианином?


Быть христианином, значит – сделать заповеди Евангелия главным содержанием своей жизни. Осознанно, без принуждения, сознавая, что это – самый благой путь жизни, прежде всего для тебя самого. Современный человек в этом смысле отличается от людей прошлого лишь тем, что живет сегодня, а не, скажем, в средние века. Если человек вдруг понимает, что ненависть, зависть, гнев, обида – все это разрушает и губит его душу, – какая разница, в какое время это происходит? Если человек пробует бороться с этими разрушительными движениями своего сердца; видит, что не в состоянии с ними справиться, и взывает к Богу о помощи – не все ли равно, какая эпоха на дворе?

Быть христианином во все времена тяжело. Потому что человек болен грехом, расстроившим все его естество и не дающим жить по заповедям, которые являются выражением нормы человеческого бытия.

Быть христианином во все времена не трудно. Потому что Всемогущий Господь всегда рядом и всегда готов подать каждому из нас исцеление наших духовных болячек.

Христианин – тот, кто видит, что духовно болен.

Христианин – тот, кто понял, к Кому нужно обращаться за исцелением этой болезни.

Первое – тягостно, но необходимо. Второе – радостно и утешительно.

Что такое любовь?


Любовь – уподобление Богу, реализация основной потенции, заложенной в человеке от его сотворения. Если человек создан по образу и подобию Божию, а Бог есть Любовь, значит и в моей жизни любовь должна стать основным содержанием каждого поступка, слова и даже мысли, на что бы они ни были направлены. И уж тем более с любовью стараюсь смотреть на каждого человека, с которым меня сводит жизнь. Потому что любовь к ближнему – прямое выражение нашей любви к Самому Христу, сказавшему об этом прямо: …так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. (От Матфея 25:40)

Память об этих словах очень отрезвляет и помогает даже к неприятным мне людям относиться если не с любовью, то хотя бы доброжелательно. А если не получается так отнестись, то по крайней мере, я совершенно точно знаю, что это – мой грех, что так быть не должно, и не может быть никаких оправданий такому безлюбовному отношению.

Что такое для Вас счастье?


Состояние внутреннего мира, тишины, отсутствия в душе действия страстей, ощущение присутствия Бога в мире и в тебе. Иногда так бывает после Причастия. Иногда – рядом с человеком, который сам является носителем такого душевного мира.

Как и когда Вы пришли к вере?


Лет в двадцать у меня появилось смутное, неоформленное, но очень искреннее желание – стать верующим человеком. Но как это сделать я не знал. Неожиданно я оказался перед странным фактом религиозной жизни: у человека, оказывается, нет такого «мускула», который можно было бы напрячь, и – оп! – ты уже стал верующим. Человек не может заставить себя уверовать, даже если очень сильно этого хочет. А я – хотел. И сильно.

В моем понимании, верующие люди обладали чем-то очень важным. Какой-то огромной и необходимой для нормальной жизни правдой, которой у меня тогда не было. Парадоксальная вещь: – мы можем очень много сделать сами, но не в состоянии заставить себя что-то полюбить, чего-то желать, или во что-то поверить. Это лежит уже за пределами нашей волевой сферы. А поскольку Бог – Личность, то и вера в Бога является двусторонним процессом, и чтобы уверовать в Бога, нужно чтобы Бог Сам открылся тебе каким-то образом. Но если желание стать верующим у человека появилось, и если оно искреннее, то никогда такое желание не останется без ответа, и Господь обязательно его услышит.

Примерно в этот же период крестилась моя мама. У нас дома появилось много духовной литературы: церковные книжки, брошюры. Мы с моей будущей женой Ниной тогда только начинали встречаться. Однажды, листали какую-то художественную книгу, и там оказалась обширная цитата из Евангелия. Нина говорит: «Смотри, какой язык красивый!» Я тут же побежал к маме в комнату, попросил у нее Новый Завет. «Во, гляди, – говорю, – тут этой красоты – на каждой странице». Посмотрели – и вправду, все написано таким же красивым языком. А на следующий день мне нужно было ехать в Калугу на неделю. И я решил взять с собой в дорогу мамин Новый Завет, чтобы получше ознакомиться с содержанием, написанным в столь красивой форме.

Мама на радостях мне не только Евангелие дала, но и еще несколько книжечек разных, которые она привозила из своих поездок в Киево-Печерскую Лавру. И я взял все это дело с собой в электричку. Хорошо помню, что первой православной брошюрой, которую я в своей жизни прочел, была книжка о. Рафаила (Карелина), что-то о вреде телевидения. Отчетливо помню свою реакцию на прочитанное: «Елки-палки, а ведь не врут попы-то!» Все, что было написано в книжке про телевизор, про восприятие человеком телевизионных передач, полностью совпадало и с моими оценками. А потом я начал читать Евангелие…

И всё! Я вцепился в него и просто оторваться не мог: читал, читал, читал… Хотя, это очень утомительное занятие, особенно с непривычки. Но все равно, я читал и с удивлением видел, что все представления о добре и зле, которые в мире существуют, оказывается, вовсе не абстрактны и не относительны. И все этические категории, которые существуют в мире, они ведь и в самом деле имеют исток и объяснение вот в этой, невзрачной с виду книжечке.

Для меня это было настолько поразительно, что я оказался в настоящем культурном, психологическом и Бог весть в каком еще шоке. А потом со мною и вовсе началось нечто странное, чему я до сих пор не могу найти никакого рационального объяснения и лишь могу рассказать, как это было. Я вдруг ощутил в своем сознании некий мощный процесс: все, что я к тому времени пережил, прочувствовал, передумал, вся информация, которая лежала у меня в сознании бесформенными грудами хлама, вдруг начала как бы сама собой выстраиваться в строгие последовательные ряды; прямо – здесь и сейчас.

Все мои знания о мире за несколько минут пришли в упорядоченное состояние. Этот процесс происходил независимо от моей воли, я лишь с изумлением наблюдал за ним как бы со стороны. И когда он завершился, я увидел абсолютно ясно, что… да, мир действительно сотворен Богом. Действительно, Бог этот мир до сих пор поддерживает в бытии. Действительно, если этот мир до сих пор не развалился, и люди еще не перервали друг другу глотки, то лишь исключительно потому, что в нем все еще действуют принципы, описанные в этой книжке. Всё!

С этого момента я стал верующим человеком. Садился в электричку неверующим, а вылез из нее – верующим. Вот так!

Ох, как же мне тогда стало страшно и неуютно! Обычно люди говорят, что когда они уверовали, у них был восторг какой-то, радость. Не знаю… Я вышел тогда из электрички в состоянии, близком к панике. Стою на перроне, и думаю: «Ну и как теперь дальше жить-то?»

С одной стороны, сбылось то, о чем я в глубине души мечтал уже довольно давно – Бог мне открыл Себя. Но вот как жить в присутствии Бога, зная, что Господь меня видит ВСЕГДА, знает каждое мое действие, каждое слово и даже каждый помысел? Ничего ведь теперь от Него не скроешь, не утаишь… Жуткое с непривычки ощущение. Наверное, это было то самое, библейское – «Страшно грешнику впасть в руки Бога Живого». Потом я понял, что это осознание своей греховности перед Очами Божиими и ужас от этого осознания являются очень важной предпосылкой для духовной борьбы христианина со своими грехами и страстями. А тогда просто стоял на заснеженном перроне, и мне было страшно жить дальше так, как я жил до этой встречи с Богом.

Когда Вы начали писать о вере – в качестве журналиста? Почему вдруг?

У меня было несколько удачных публикаций в областных газетах. А вообще я более десяти лет работал на стройке, каменщиком. Так уж получилось тогда, в начале девяностых, что после окончания колледжа культуры, я вдруг понял, что музыканты в нашей стране не очень-то и нужны.

Пришлось осваивать более практичную профессию. Сначала трудился в строительной организации, потом строил храм в городе Жиздра, потом – шабашил по Подмосковью – строил печки и камины. Но в глубине души всегда чувствовал, что это – не мое, что не лежит у меня душа к ручному труду. Чувство противоречивости такой жизни постепенно накапливалось, набирало силу. И в какой-то момент я вдруг понял, что если не сменю профессию, то просто пропаду, сопьюсь, уйду в депрессию. Это ведь очень страшно – годами заниматься делом, к которому не лежит душа…

Кроме кладки кирпича, я неплохо умел играть на гитаре и как-то складывать слова в строчки. Профессионально заниматься музыкой мне не хотелось, и я решил попробовать себя в журналистике. Купил компьютер, освоил «слепую» печать по Шахиджаняновскому тренажеру и начал думать – кому из серьезных изданий может показаться интересной моя писанина.

«Фома» на тот момент (как, впрочем, и по сей день) казался мне самым предпочтительным православным изданием. И я послал туда на пробу свою критическую статью на только что вышедшую тогда книгу отца Андрея Кураева о «Мастере и Маргарите». Ответа не было две недели. За это время мне пришлось изрядно повоевать с мыслями об «этих зажравшихся москалях, которые окромя друг друга и знать никого не желают», о «столичных пижонах», «мгимошных мажорчиках» и о многом другом в том же духе.

Наконец мне эта «духовная брань» надоела, и я просто позвонил в редакцию. Меня соединили с Гурболиковым. С этого момента в моей жизни началась новая глава, которая продолжается и по сей день.

Вы уже не один год работаете в «Фоме», выпустили книгу. По сути, писать приходится на одни и те же темы – и с каждым годом все труднее, наверно, будет писать свежо, оригинально, чтобы не повторяться. Есть ли у Вас такая проблема – проблема перегорания? Если есть, то как преодолеваете ее?

Проблемы перегорания нет. Дело в том, что я сажусь писать новую статью лишь в том случае, если сам открываю для себя в церковном Предании нечто такое, что поразило меня до глубины души, ответило на мучившие меня вопросы, обрадовало, восхитило. И вот, по глубокому моему убеждению, писать о Православии следует лишь в том случае, если ты хочешь поделиться с другими людьми этой своей радостью и восхищением. Поэтому, проблемы перегорания нет.

Есть другая опасность: проблема охлаждения, угасания духа в его стремлении к Богу. Ведь источником радости в христианине является Христос, Любовь Божия к людям, которая при правильной духовной жизни, открывается человеку во все большей полноте. И этому процессу нет пределов, поскольку Божия Любовь неисчерпаема. А вот сам человек может отпасть от этой любви. И если я почувствую, что во мне пропадает радость открытия нового в Православии, это будет для меня серьезным признаком каких-то искажений в моей духовной жизни, куда более серьезных, чем простой творческий кризис. Пока, слава Богу, этого не происходит. Хотя, конечно, бывают ситуации, когда не знаешь – о чем писать. Но тут уж не следует отделять творчество православного публициста от общих принципов творчества. Вдохновение необходимо не только поэтам, но и авторам православного журнала для сомневающихся.

А вообще, каждый раз приступая к работе над очередной статьей, я испытываю тот самый, описанный Сергеем Довлатовым «священный трепет перед чистым листком бумаги, вставленным в пишущую машинку». Каждый раз мне страшно начинать новую статью, каждый раз я уверен в том, что у меня ничего не получится. И каждый раз приходится преодолевать этот страх молитвой к Господу с просьбой послать мне трезвый разум, любящее сердце, ясное слово. И если в моих статьях есть что-то действительно ценное, то я не отношу это к себе. Потому что лучше чем кто-либо знаю – как рождались эти статьи.

Есть ли кто-то, на кого Вы равняетесь в своем журналистском и писательском деле?

Все, что написано мною на сегодняшний день, я писал для «Фомы». А поскольку этот журнал – авторский проект Владмира Легойды и Владимира Гурболикова, мне неизбежно пришлось ориентироваться на их стиль, внутреннее видение и понимание проблем, о которых говорит «Фома». По счастью, оказалось, что во взглядах у нас очень много общего, так что особо переламывать себя не пришлось. Но, работая рядом с такими опытными православными журналистами, я постоянно вижу в своих материалах какие-то ошибки, недостатки. И когда пишу очередную статью, всегда помню о том, что ее будут читать Легойда и Гурболиков. И конечно же, стараюсь равняться на их возможное восприятие написанного мною.

А еще недосягаемой вершиной для меня всегда являлись книги (особенно ранние) отца Андрея Кураева. Я читал их и с пронзительной ясностью понимал, что никогда не смогу писать так, как он. Нет у меня ни его эрудиции, ни блестящего стиля, ни образования, ни владения методологией научного исследования… Но это сознание никогда не мешало мне в своем творчестве равняться на его замечательные работы, как на один из лучших образцов разговора о христианской вере с современным читателем.

Кто читатели Вашей книги?

Не берусь определенно ответить на этот вопрос. Абсолютно точно могу включить в эту категорию лишь моих друзей, которым я её подарил. Хотя, один из них рассказал, как читал «Бабочку» в метро, и его спрашивали, где он приобрел эту книгу. Для меня это было приятной неожиданностью! Знаю от издателей, что книга очень хорошо раскупается в монастыре Оптина Пустынь – там за один только первый месяц после издания уже несколько раз просили привезти новую партию.

Книга написана публицистическим языком, можно назвать ее «популярным богословием». Такие книги глубоки, но читаются легко. Как Вам кажется, такой стиль книг – это будущее богословия? И стоит ли человеку браться за сложные богословские труды, если ему трудно их читать?

Не стоит отождествлять церковную публицистику с богословием. Мои статьи не являются богословскими работами. Это лишь некий опыт моего личного осмысления богословского и аскетического наследия Церкви, который для кого-то может оказаться близким и созвучным его собственному восприятию жизни. А кому-то может быть ближе совсем другой стиль, другая подача материала. Поэтому я за то, чтобы у нас издавались книги, написанные в разной манере, чтобы каждый читатель мог выбрать тот вариант «популярного богословия», который был бы для него наиболее понятным. Главное – стараться писать о Православии так, чтобы содержание статьи или книги не откладывалось в душе читателя мертвым грузом, чтобы человек почувствовал после прочтения необходимость что-то изменить в себе, в своей жизни. А уж каким языком это будет написано – вопрос вторичный.

Серьезные богословские труды, на мой взгляд, следует читать в том объеме, который позволяет усваивать прочитанное, переплавлять его в собственную жизнь, делать частью своего личного духовного опыта. Богословские знания не должны быть просто неким объемом информации, которым человек набил свое сознание и при случае может блеснуть эрудицией в этом вопросе. Преподобный Макарий Великий писал о таких «богословах» следующее: «…не стяжав в себе слова Божия, а только припоминая и заимствуя слова из каждой книги Писания или пересказывая и преподавая, что выслушал у мужей духовных, увеселяет, по-видимому, других, и другие услаждаются его словами; но как скоро окончит свою речь, каждое его слово возвращается в свое место, откуда взято, и сам он опять остается нагим и нищим, потому что не его собственность то духовное сокровище, из которого он предлагает, пользует и увеселяет других, и сам он первый не возвеселен и не обрадован Духом».

Вопросы, поднятые в книге, одновременно и богословские, и психологические – рядом на прилавке можно увидеть книгу, которая будет говорить о том же, но с точки зрения психологии. Зависть, обида, осуждение… В чем Вы видите пересечение Вашей книги с психологией?

Я не специалист в области психологии, но, по-моему, эта дисциплина оказалась некоторой попыткой секуляризованного человечества ответить на те вопросы, которые верующие люди ранее решали как раз с помощью богословия и аскетики. То есть, психологию, в известном смысле можно рассматривать как одну из составляющих аскетики, ныне, увы, оторванную от богословия. Это, кстати, признают и сами психологи, знакомые с аскетическими трудами святых Отцов нашей Церкви. Например, известный психолог, основатель нескольких направлений в американской психологической науке Уильям Джеймс, прочитав «Слова подвижнические» преподобного Исаака Сирина, воскликнул в изумлении: «Так это же писал величайший психолог!»

Современная психология рассматривает душу человека, исходя из его внутренних интенций, социальных функций, сексуальной ориентации и проч. Но важнейшая составляющая духовной жизни человека – его отношения с Богом – остается за гранью интересов этой науки. Задача психологии – обеспечить человеку максимально возможный психологический комфорт в этой, земной жизни. Задача аскетики – помочь человеку максимально полно подготовить себя к жизни будущего века. Это очень существенное различие. Ведь психологический комфорт можно обеспечить и не исцеляя причину душевной боли, а как раз напротив – загоняя ее вглубь, анестезируя, убеждая человека в том, что эта боль – ложная, фантомная. К сожалению, психология практикует и такие способы.

Проведу параллель со стоматологией: если больной зуб лечить анальгетиками, он действительно перестанет болеть, но в конце концов умрет, сгниет и развалится. С болезнями души происходит нечто подобное. В аскетике есть такой термин: «окамененное нечувствие». То есть, душу можно довести до такого состояния, когда она перестает болеть не потому, что здорова, а потому, что там уже и болеть-то нечему.

Самая большая проблема психологии – отсутствие четких и внятно выраженных критериев психической нормы в человеке и отклонений от нее. Отсюда – удивительная разноголосица различных психологических школ в этом фундаментальном вопросе. Например, яркий представитель гуманистической психологии Виктор Франкл говорит, что отсутствие смысла жизни является для человека глубочайшей психологической проблемой, что когда человек задумывается над этим вопросом, он проявляет тенденцию к здоровью, и страшно, когда он о смысле жизни не думает. А создатель психоанализа Зигмунд Фрейд, напротив, считает, что когда человек задумывается о смысле жизни, это – проявление психического нездоровья, потому что нормальные люди не рефлексируют.

 Отправлено: 07.12.11 08:49. Заголовок: Причина здесь, на м..

Причина здесь, на мой взгляд, в игнорировании психологией религиозной составляющей бытия человека, в рассмотрении человеческой души лишь как некоей части или даже – функции организма.

В православном же богословии и аскетике душа – ярчайшее выражение образа Божия в человеке. Поэтому, здоровье души заключается в максимальном уподоблении Богу, как Первообразу. А болезнь души, соответственно – в отклонении от этого божественного Первообраза. В отличие от психологии, православная аскетика дает четкие определения, как нормы, так и ненормальности в душевной жизни человека. Но самое главное – дает образец этой нормы в Евангельском описании Христа – Бога, ставшего Человеком.

Если говорить о моей книге, то общим с психологией в ней могут быть лишь некие диагнозы болезней души, которые часто одинаковы как в православной аскетике, так и в психологической науке. Но вот способы излечения этих болезней в психологии сильно отличаются от способов, предлагаемых Православием.

Как правило, люди любят читать книги, говорящие о вере и о том, как с ее помощью изменить свою жизнь. Читатель радуется, что правда совпадает с его интуитивным пониманием добра, плачет над своими грехами, искренне хочет измениться. Но даже если книга сильная, редко бывает так, что она реально заставляет человека что-то сделать, перевернуть в своей судьбе. Что уж говорить: даже прочитав Новый завет, к реальным делам переходят единицы. Как Вы думаете, в чем цель книг, подобных Вашей, если они не действенны в большинстве случаев?

Книга не может и не должна заставлять человека что-то переворачивать в своей судьбе. Сделать это способен только сам человек. Причем – абсолютно добровольно, свободно от всяческого принуждения и осмысленно. Книга может стать лишь некоторой предпосылкой к принятию такого решения. А может и не стать.

Какие темы из книги для Вас были самыми сложными?

Все. Простых тем в книге просто нет. Каждая давалась значительным усилием, к каждой приходилось искать массу справочного и иллюстративного материала. А самое главное – эти темы в той или иной степени были пережиты мною не только на бумаге, а в реальной жизни тоже. Я задумывался над ними не для статьи, а просто потому, что они меня мучили, не давали жить спокойно, требовали своего разрешения. И я искал его в Предании Церкви, прежде всего по глубокой внутренней потребности своей души. А уже потом, пытался оформить найденные ответы в виде журнальных статей.

«Бог, Которого мы можем уважать» – называется глава Вашей книги. Часто главный упрек, который неверующие люди бросают христианам – «Ваш Бог допускает страдание и смерть, это жестокий Бог». Что бы Вы ответили таким людям, которые «не уважают» Бога именно за это?

Я много раз писал об этом. Поэтому, позволю себе процитировать свои же слова из статьи, которая дала название сборнику, о котором мы говорим сегодня – «Бабочка в ладони»:

\\… Бог не останавливает людей на путях зла, потому что почти все наши пути – зло перед Богом. Мы привыкли сами себе ставить оценки за поведение, и наивно думаем, что если Бог существует, то останавливать Он всегда должен кого-то другого, а не нас самих. Это чувство собственной непричастности к злу – самая страшная болезнь человеческого духа, именно здесь кроются корни самых ужасных преступлений. И Гитлер, и бесланские отморозки тоже ведь наверняка были убеждены, что ничего особо плохого в их «подвигах» нет.

Бог не останавливает нас потому, что ждет нашего покаяния, ждет, когда нам самим станет тошно и страшно от того, как мы живем и что делаем друг с другом в этой жизни. Глупо на Него обижаться за то, что Он не превратил мир в огромный концлагерь, где все творят добро и воздерживаются от зла не по своей свободной воле, а из страха получить парализующий разряд от некоего «божественного шокера».

Я уверен, что Бог ограничивает зло в мире, иначе мы давно имели бы по Беслану в каждом райцентре. Но меры этого ограничения мне знать не дано, потому что это – дело Божье. И слезинка ребенка не смущает меня по этой же причине. Просто я верю, что Господь растворит эту слезинку в океане Своей любви, верю, что Он подаст всем безвинно страдающим такое утешение, такую радость, по сравнению с которыми любое возможное страдание – просто ничто. Потому что любовь Божия неизмеримо сильнее человеческого зла.\\

Вы пишете в своей книге о тщеславии. А как не быть тщеславным и при этом «не зарывать свой талант в землю»? Ведь это естественное желание человека – проявить себя, рассказать о себе миру. Где проходит грань между нормальной потребностью быть яркой личностью и тщеславием? Вам, как автору книги и яркому публицисту, приходится бороться с тщеславием?

У меня по преимуществу проблемы другого рода: все время приходится убеждать себя в том, что мои материалы не плохи, а вполне читабельны. Комплекс провинциала, видимо, так себя проявляет. Изначально моя самооценка всегда очень занижена. И даже если потом какой-то текст пользуется успехом, и его хвалят, этих похвал мне хватает ровно настолько, чтобы почувствовать себя нормальным членом команды профессионалов, которые делают «Фому», а не случайно приблудившимся в редакцию неучем.

Хотя, конечно же, и на тщеславии себя ловлю постоянно. Но для этого вовсе не нужно быть автором книги и ярким публицистом. Тщеславиться можно очень парадоксальными вещами, например – количеством выпитого вчера пива, или даже – своим провинциальным комплексом неполноценности.

А бороться с тщеславием мне очень помогают слова преподобного Марка Подвижника: «Все скорбное, с нами приключающееся, находит на нас за возношение наше». Я много раз убеждался в истинности этого тезиса. И когда ловлю себя на тщеславном самолюбовании, то сразу же стараюсь привести себе на ум слова Марка Подвижника о том, что за это сомнительное удовольствие неизбежно придется платить последующими за ним скорбями. Вот, кстати, и один из ответов на вопрос – зачем современному человеку христианство.

Часто бывает так, что живет хороший человек, любит ближних, старается бороться с грехами, читает Писание. Но что-то у него не так – нет радости. Как будто жизнь потускнела, и восторг, слезы, волнение, предчувствие небывалого будущего – все осталось в прошлом. И это не обязательно немолодой человек, даже у молодых бывает так. Чего в жизни не хватает этим людям, что ускользает от них, как им помочь?

Это вопрос слишком общего порядка. Если бы Вы спросили меня о своем собственном опыте утраты радости жизни, то я бы попытался ответить. О других людях – не берусь.

По своему опыту могу сказать, что радость уходит, когда источником этой радости стал для меня не Бог, а что-то другое, что по самой своей сути не вечно и обречено на исчезновение. Тогда, вместе с источником, уходит и сама радость. Приведу еще одну цитату из книги «Бабочка в ладони»:

\\ Церковь действительно предлагает нам радость, которая принципиально отличается от всего, что могло бы радовать человека за ее пределами. Дело в том, что все наши земные радости кратки, неустойчивы и неизбежно обречены когда-нибудь закончиться. Болезни, старость, внешние обстоятельства жизни отнимут все, что утешало когда-то наше сердце. И даже если судьба будет к человеку благосклонна, он не растеряет друзей, сохранит любовь, разовьет в себе многочисленные таланты и станет самым богатым в мире, все равно – на последнем повороте его жизненного пути смерть безжалостно отберет у него все это земное счастье. Одна лишь мысль о такой перспективе способна отравить существование самого заядлого оптимиста. А ведь избежать этого тотального банкротства еще никому не удавалось. И много ли стоит радость, наслаждаясь которой все время приходится чувствовать себя Золушкой на балу и помнить, что таймер включен на обратный отсчет?

Очевидно, что непреходящей ценностью для человека является лишь та радость, которую у него не сможет отнять даже смерть.\\

Часто зависть проявляет себя не так, что ты испытываешь негативные эмоции по отношению к человеку, а несколько иначе. Смотрит девушка, которой не везет в любви, на счастливую пару друзей, и становится ей грустно-грустно – до слез. И их она любит, и зла им не желает, но счастью их завидует. Какова природа такой зависти?

Думаю, что описанное Вами переживание одинокой девушки все же не является завистью, если оно не сопряжено с ее негативными эмоциями в отношении своих счастливых друзей. По точному определению святителя Ильи Минятия «…зависть есть печаль из-за благополучия ближнего, которая… ищет не добра для себя, а зла для ближнего. Завистливый хотел бы видеть славного бесчестным, богатого – убогим, счастливого – несчастным. Вот цель зависти – видеть, как завидуемый из счастья впадает в бедствие».

Если вот этого, пускай смутного и не сформулированного, но вполне реального желания видеть счастливых друзей такими же несчастными, как и она сама, у этой девушки нет, то вряд ли ее чувство является завистью. Это может быть просто печаль, скорбь, стремление к счастью, но вовсе не зависть.

Когда одинокому человеку становится грустно до слез, ему, наверное, стоит выплакать эти слезы перед Богом. И верить, что Он непременно пошлет каждому из нас все, что содействует нашему благу. А супружеская любовь, брак – установления Божии. И если одинокому человеку, жаждущему такой любви, она до сих пор не встретилась, этому может быть только одно объяснение: любовь обязательно придет позже. Нужно лишь верить, ждать и готовить себя к ней, чтобы ненароком не пройти мимо своей судьбы, когда Господь, наконец, сведет тебя с другой твоей половинкой.

Тот же факт, что это не произошло до сих пор, может объясняться промыслительным действием Божиим именно об этой девушке. Если она христианка, то в утешение ей апостол Павел сказал удивительные слова, применимые к любым нашим скорбям и объясняющие их духовный смысл: …хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает… (К Римлянам 5:3-5)

Опыт преодоления скорбей терпением раз от разу убеждает человека в том, что Бог не оставляет человека в скорбях. Это ведь очевидная вещь: когда нам плохо, мы чаще обращаемся к Богу за помощью. И раньше или позже получаем ее. Это – реальный опыт любого христианина, внимательно относящегося к своей духовной жизни. А из такого опыта появляется уже надежда на то, что и в последующих скорбях Бог будет с тобою и обязательно тебя утешит, как только это станет возможно. Ведь любая наша скорбь – прямое следствие нашего же духовного состояния, каких-то еще не обнаруженных нами грехов, которые и делают нашу жизнь безрадостной. Быть может, такой девушке просто нужно что-то изменить в себе, в своем сердце. И как только это произойдет, Господь тут же пошлет ей любимого.

Но может быть и так, что за этой понятной и безобидной девичьей печалью, действительно может прятаться та самая «печаль из-за чужого благополучия, которая ищет не добра для себя, а зла для ближнего». Поэтому, в таких скорбях нужно очень внимательно следить за своим сердцем, чтобы не впустить в него настоящую зависть. Потому что завистливый человек никогда не сможет стать счастливым.

Очень и очень часто неверующие люди стоят на позиции: «Я могу уважать вашу веру в Бога, но вашей Церкви я принять не могу». И далее следует длинный список претензий, из которых очень многие имеют под собой реальное основание. Как любить несовершенную Церковь? Как объяснять другим, почему ты в ней, несмотря ни на что. Как лично Вы миритесь с дурным в Церкви?

Есть два понимания того, что представляет собою Церковь. Одно из них можно встретить во многих семинарских учебниках и катехизисах. Звучит оно примерно так: «Церковь есть сообщество людей, объединенных общей верой, догматами, имеющими общую иерархию, богослужение…» и так далее. Ключевыми словами здесь является определение «сообщество людей». Каких людей – вот в чем вопрос? Преподобный Ефрем Сирин еще в четвертом веке сказал, что Церковь не только сообщество святых, но еще и сборище кающихся грешников. Исходя из озвученной выше формулировки, остается непонятным – как сообщество людей-грешников может быть святой Церковью.

Есть и другое определение, которое предложил в 19 веке наш соотечественник, православный писатель, поэт, богослов Алексей Хомяков. В своей работе «Церковь одна» он сказал о Церкви слова, которые одними были приняты с восторгом, другими не приняты вовсе. Но как факт попытки богословского осмысления сущности Церкви Христовой, эти слова прочно вошли в историю отечественной богословской мысли. Вот как он написал: «Церковь – это единство Божией благодати, обитающей во множестве разумных существ, добровольно ей подчиняющихся». Как видим, смысловой центр в определении Церкви перенесен Хомяковым с сообщества людей, на – благодать Божию. И тогда понятно становится, что природа Церкви – богочеловеческая. Соответственно, все греховное, что мы можем наблюдать в ее жизни – от людей-грешников. А все святое – от благодати Божией, которую каждый из членов Церкви стяжает в той мере, в которой будет стараться осуществить заповеди Евангелия в своей жизни.

Поэтому, мне совсем не трудно мириться с дурными проявлениями, которые я вижу в других членах Церкви. Вернее, даже – не «мириться» (как можно мириться с грехом?), а относиться к ним снисходительно, как к симптомам тяжелой болезни этих людей. Болезни, которой я и сам подвержен. И когда я вижу в людях Церкви нечто недолжное, плохое, я тут же примеряю эти поступки на себя. И вижу, что к стыду своему, и я вполне мог бы отчебучить нечто подобное, а то и хуже того.

Я воспринимаю Церковь как – лечебницу, в которую больные, искореженные своими грехами люди, пришли за исцелением. Глупо сердиться на больного за то, что его раны плохо пахнут. Особенно, если ты сам – весь в бинтах и несет от тебя отнюдь не фиалками.

А остаюсь я в такой «несовершенной» Церкви потому, что уже получил в ней реальный опыт исцеления некоторых своих язв. И надеюсь по возможности вылечить остальные болячки.

Свят в Церкви – Бог. По мере приобщения к Нему, эту святость могут приобретать и люди, входящие в Церковь.

Вы пишете о грехе осуждения. Но вот для людей, далеких от Церкви, вся публичная проповедь Церкви слышится как одно сплошное осуждение. Неверующие не всегда могут разобраться в тонкостях, грех осуждает Православие или человека. Люди просто слышат: гомосексуалистам не место в нашем обществе, нескромно одетая девушка – блудница и позор семьи, тот, кто не ходит в храм – «потерянный» человек, и так далее. Причем осуждение они слышат от людей, которые и сами не без греха… В итоге у многих складывается такой образ Церкви: «объединение людей, которое осуждает всё и всех, кто к нему не принадлежит».

Да, к сожалению, такие мотивы отнюдь нередки в публичных выступлениях церковных авторов. Я с такой подачей этой темы категорически не согласен. Что значит – «нескромно одетая девушка – блудница»? Да Христос самой настоящей, уличенной в прелюбодеянии блуднице сказал «Я не осуждаю тебя»! Это как? Не в счет нынче?

Ужасно и отвратительно видеть, когда христиане в своем благочестии начинают уподобляться не Христу, а Его убийцам – фарисеям, считавшим грешников – низшей кастой, с соответствующим к ним отношением. Правда, подобное осуждение чужих грехов у нас сегодня зачастую принято объяснять как – обличение. Что ж… Еще раз приведу фрагмент из книги «Бабочка в ладони», в котором достаточно полно выражено мое отношение к этому вопросу:

\\Даже очень грязный человек может почувствовать себя чистым и опрятным, если встретит бедолагу, еще более грязного и неряшливого, чем он сам. Беда в том, что наша поврежденная грехом природа все время стремится к самоутверждению за счет признания другого человека более низким, плохим, греховным. И еще одна лазейка для этого больного стремления очень часто видится нам в словах Нового Завета об обличении греха: «Испытывайте, что благоугодно Богу, и не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте. Ибо о том, что они делают тайно, стыдно и говорить». (Еф 5:10-12) Казалось бы, вот – прямая санкция на осуждение чужих грехов, подкрепленная авторитетом Священного Писания. Однако, не стоит торопиться с выводами. Прежде чем приступить к обличению злых дел, всем стремящимся к подобного рода деятельности следовало бы сначала ознакомится с мыслями духовно опытных подвижников по этому поводу:

«Обманутые ложным понятием о ревности, неблагоразумные ревнители думают, предаваясь ей, подражать святым отцам и святым мученикам, забыв о себе, что они, ревнители, – не святые, а грешники. Если святые обличали согрешающих и нечестивых, то обличали по повелению Божию, по обязанности своей, по внушению Св. Духа, а не по внушению страстей своих и демонов. Кто же решится самопроизвольно обличать брата или сделать ему замечание, тот ясно обнаруживает и доказывает, что он счел себя благоразумнее и добродетельнее обличаемого им, что он действует по увлечению страстью и по обольщению демоническими помыслами».

Святитель Игнатий (Брянчанинов)

«Правду говорить дело хорошее, когда нас призывает к тому обязанность или любовь к ближнему, но сие делать надобно, сколь возможно, без осуждения ближнего и без тщеславия и превозношения себя, как будто лучше другого знающего правду. Но при том надобно знать людей и дела, чтобы вместо правды не сказать укоризны и вместо мира и пользы не произвести вражды и вреда».

Святитель Филарет (Дроздов)

Нетрудно заметить, что два авторитетнейших учителя нашей Церкви, жившие во второй половине 19 века, независимо друг от друга высказывают практически одну и ту же мысль: не стоит обличать грешников, если только ты не был специально призван к этому Богом и не очистил свое сердце от страстей. Но если обратиться к древним Отцам, то их мнение по данному поводу будет еще более категоричным:

Никому не выставляй на вид каких-либо его недостатков, ни по какой причине. …Не укоряй брата своего, хотя бы ты видел его нарушителем всех заповедей, иначе и сам впадешь в руки врагов своих.

Преподобный Антоний Великий

Покрой согрешающего, если нет тебе от сего вреда: и ему придашь бодрости, и тебя поддержит милость Владыки твоего.

Преподобный Исаак Сирин.

Никого не укоряй, ибо не знаешь, что случится с самим тобою. …Изреки слово утешения душе нерадивой, и Господь подкрепит сердце твое.

Преподобный Ефрем Сирин

Однажды братия спросили преподобного Пимена Великого: «Авва, следует ли, видя согрешение брата, умолчать и покрыть грех его?» – «Следует, – отвечал преподобный Пимен. – Если покроешь грех брата, то и Бог покроет твой грех».

– » Но какой же ответ ты дашь Богу, что, увидев согрешающего, не обличил его?» – снова спросили у него. Он отвечал: «Я скажу: «Господи! Ты повелел прежде вынуть бревно из своего глаза, а потом извлекать сучок из глаза брата – я исполнил повеление Твое»

И если в вопросе обличения грешников мы не пожелаем уподобляться Пимену Великому, то с большой степенью вероятности рискуем уподобиться Михаилу Самюэлевичу Паниковскому, который, обличая бухгалтера Берлагу, тихо радовался тому, что на свете есть личности еще более жалкие и ничтожные, чем он сам. \\

Все христиане верят, что смерть – это не конец. Но лишь немногие могут сказать: «Я смерти не боюсь». Есть ли у Вас этот страх, если да, то как Вы живете с ним?

Конечно, есть. И когда люди говорят, что они не боятся смерти, я им почему-то не очень верю. Ведь даже Христос в Гефсиманском саду скорбел и молился до кровавого пота. Думаю, тут все же следует говорить не о наличии или отсутствии такого страха, а о способности с ним бороться, преодолевать его.

В журнале «Логос» мне довелось читать воспоминания иподиакона почившего в мае владыки Зосимы о том, как на его глазах умирал этот архиерей. После окончания Литургии владыке стало плохо с сердцем. Он лег на пол прямо в алтаре. Сказал: «Слава Богу – причастился. Теперь умирать не страшно». А через несколько мгновений воскликнул «Господи, ведь я же еще так молод, куда мне умирать-то?» Иподиакон, глядя на это, испугался, и со слезами начал просить владыку не умирать. И вот здесь произошло то, что потрясло меня в этой истории более всего: лежащий на полу умирающий архиерей увидел над собой плачущего, перепуганного мальчишку и… стал его утешать: «Ну, чего ты? Глянь, вон, какой я здоровенный! Разве же такие помирают?» Понимаете, даже перед смертью он думал не о себе, а о другом человеке! До конца, до самой последней черты…

Смерть такая штука, которой не удастся избежать никому из нас. И в кончине владыки Зосимы я увидел для себя некий образец подлинно-христианской кончины: упование на милость Божию в отношении к себе, и деятельное милосердие в отношении к ближнему.

Страх смерти у меня есть. И хотя смерть себе человек не выбирает, я все же очень хотел бы умереть так, как умирал владыка Зосима, сумевший растворить этот свой смертный страх любовью к другому человеку, нуждавшемуся в утешении.

Мы говорим: христианство – это свобода. А неверующие говорят: ваша Церковь лишает вас свободной воли, делает выбор за вас, пугает вас адом и превращает в рабов. Что такое свобода верующего, как бы Вы сформулировали?

В рабов нас превращают наши грехи и страсти. Это знает любой человек, например, пытавшийся бросить курить. У меня есть друг – прекрасный парень, умный, красивый, успешный. Жена тоже умница, трое деток. Все у него хорошо, жизнь удалась. Вот только время от времени напивается он вдрабадан и идет блудить по продажным девицам. Потом сам себя корит, переживает ужасно о том, что сделал, печалится, но… ничего не может с собой поделать. И в следующий раз все повторяется снова: водка, девицы… Вот и кем его, такого, считать: свободным человеком? или рабом? По-моему, это и есть – преддверие ада, где человек помимо своей воли влечется к тому, что причиняет ему страдание.

Христианство же предлагает людям освобождение от подобного рабства, указывает, как снова сделать свою волю свободной от страстей и не грешить там, где ты сам хотел бы остаться чистым.

Это и есть – свобода верующего человека.

Александр Ткаченко

Источник: Православие и мир

http://www.pravmir.ru/babochka-v-ladoni-zachem-sovremennomu-cheloveku-xristianstvo/

 Отправлено: 07.12.11 10:19. Заголовок: СПАСИТЕЛЬ БЕЗНАДЕ..

СПАСИТЕЛЬ БЕЗНАДЕЖНЫХ



Письмо в редакцию: Здравствуйте. Хочу задать вопрос, который возник у меня после прочтения нескольких книг о Православии. Везде написано, что христианство – религия спасения, что главная задача христианина – спасаться. Насколько я понимаю, спастись – значит прожить жизнь так, чтобы Бог взял тебя в Рай. А для этого нужно делать добро и избегать зла. Это очень красиво и убедительно.

Но я не понимаю, почему для этого обязательно нужно становиться – христианином? Ведь вокруг множество хороших, добрых людей, не исповедующих христианство, которые, тем не менее, стремятся строить свою жизнь по такому же принципу: творить добро и не делать никому зла.

Выходит, что добро, сотворенное неверующими людьми, неугодно Богу христиан? Но в таком случае добро неверующих людей в нравственном смысле – выше, потому что оно – бескорыстно. Ведь христианин творит добро в надежде на воздаяние от Бога, а неверующий не ждет награды и творит добро ради самого добра.

Так можно ли быть хорошим человеком и не спастись лишь потому, что ты – не член Церкви?



С уважением, Сергей Николаевич



Хорошие люди спасаются. Плохие, соответственно – погибают. Такое понимание спасения – не редкость в современном мире. Все тут, вроде бы, ясно, логично и не нуждается в пояснениях. Но давайте попытаемся разобраться: а кто же такой этот самый – хороший человек? По каким признакам можно определить, что именно вот этот человек – хороший, и достоин спасения, а к примеру вон тот – так себе человечишко и спасения не заслуживает?

Здесь мы сразу столкнемся с рядом проблем. Предположим, водопроводчик дядя Вася регулярно пропивает зарплату, бьет свою жену и пренебрегает трудовой дисциплиной. А его сосед, профессор математики – человек непьющий, добросовестный труженик и прекрасный семьянин. Кто из них хороший, а кто плохой? На первый взгляд, ответ очевиден: конечно, профессор – молодец и умница, а водопроводчик – редкостная дрянь. Но вот студенты, которых профессор “заваливает” на каждой сессии по малейшему поводу, вряд ли согласятся с подобной оценкой нелюбимого преподавателя. А собутыльники водопроводчика, напротив, убеждены, что дядя Вася – прекрасный человек, а его жена – кобра, мешающая культурному отдыху настоящих мужчин.

Причина такой путаницы – в отсутствии объективных критериев понятия “хороший человек”. Представления о добре и зле в массовом сознании сегодня, к сожалению, весьма бессистемны, слабо осмыслены и не имеют под собою никакого основания, кроме личных предпочтений, расхожих стереотипов и мнений, сложившихся в силу влияния социальной среды, полученного воспитания и образования. И то, что один человек посчитает для себя вполне приличным, другой, возможно, оценит как недолжный, бесчестный поступок. Поэтому категории “хорошо-плохо” в светской этике сегодня все больше напоминают формулировку Лесковского персонажа: “Что русскому хорошо, то немцу – смерть”. Можно, конечно, попытаться вывести четкие нравственные критерии из мнения статистического большинства. Но двадцатый век убедительно доказал, что в разделении людей на плохих и хороших ошибаться могут даже целые народы. А ошибки такого масштаба всегда чреваты колючей проволокой нового ГУЛАГа, или печами очередного Освенцима. Однако если мы обратимся к христианской этике, то увидим еще более загадочную картину. Дело в том, что в христианстве вообще нет понятия “хороший человек”. Ни в одной из двадцати семи книг Нового Завета это словосочетание не встречается ни разу, поскольку, в христианстве человек не отождествляется со своими качествами и поступками. Иначе говоря, поступающий плохо не назван в Евангелии – плохим. Равно как и совершающий хорошие дела не определяется как – хороший. Более того, у христиан есть строгий запрет на определения подобного рода. Господь говорит: “Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете. (Лк 6:37) Поэтому очевидно, что христианские критерии спасения следует искать там, где деление на «плохих» и «хороших» теряет всякий смысл. То есть – в Евангелии.



Разбойники, мытри и блудницы



В “Записных книжках” И. Ильфа и Е. Петрова есть замечательный по своей нелепости лозунг, подсмотренный ими на спасательной станции одного из одесских пляжей: “Спасение утопающих – дело рук самих утопающих”. Абсурдность подобного метода очевидна. Ведь утопающий – это тот, кто погибает, и помочь себе уже никак не может. А если у купающегося человека на воде возникли какие-то проблемы, но он в состоянии справиться с ними без посторонней помощи, то вряд ли можно с достаточным основанием назвать его – утопающим.

Рассмотрев христианское учение о спасении человека, мы обнаружим тот же принцип: спасти можно только погибающего. На протяжении всего Евангельского повествования Христос постоянно общается с людьми, которых вряд ли можно назвать – хорошими. Мытари, блудницы, законченные грешники приходили к Нему в надежде на прощение своих грехов. И никто из них не был Им осужден или отвергнут. Более того: первым человеком, вошедшим в Царствие Небесное, стал… уголовный преступник, разбойник, распятый рядом с Христом на Голгофе. Вот как говорит об этом Евангелие: “Вели с Ним на смерть и двух злодеев. И когда пришли на место, называемое Лобное, там распяли Его и злодеев, одного по правую, а другого по левую сторону. …Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю” (Лк 23:32-43)

Но кого же тогда осуждает Христос? Как ни странно – тех, кого их соплеменники считали безусловно хорошими людьми, и даже – праведниками: фарисеев, книжников и старейшин Иудейских. “…Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие” (Мф 21:31). Ну, кто такие блудницы, сегодняшнему читателю объяснять не надо. А вот мытарями в Евангелии названы сборщики налогов в римскую казну, набранные из местного населения. Пользуясь своим привилегированным положением, они бессовестно обирали своих земляков и единоверцев, взимая с них много больше положенного.

В общем мытари представляли собой нечто среднее между проворовавшимися налоговыми инспекторами и полицаями времен Великой Отечественной. И такой вот народ был оценен Христом выше, нежели знатоки и ревнители иудейского Закона!

А причина этой оценки очень проста. Все грешники, приходившие к Христу, были совершенно уверены, что не имеют никаких заслуг перед Богом. Это были изгои, отверженные своим народом, которые знали, что ничего, кроме осуждения, ни у людей, ни у Бога не заслужили. Они надеялись лишь на помилование, и они его получили, когда пришли к Христу с покаянием. Это, конечно, не значит, будто Христос спасает только преступников и негодяев. Просто опустившийся до дна лучше понимает, что – тонет. А еще от дна иногда бывает удобнее оттолкнуться.

В одной из книг Библии Бог назван удивительными словами – “Спаситель безнадежных”. В этой фразе очень точно выражена сама сущность христианства. Кого спасает Христос? Тех, кто, оказавшись в безвыходной ситуации, просит Его о помощи, ни на что более не надеясь. Эти погибающие люди и называют себя – христианами. А делить гибнущих на “плохих” и “хороших” не принято даже у спасателей с одесского пляжа. И если хороший человек, не будучи христианином, надеется спастись, этому может быть лишь два объяснения. Либо такой человек не понимает – кто такие христиане, либо – не считает свое положение окончательно безнадежным. Он может уповать на собственные силы или на помощь кого-то еще, кроме Христа. И это – его законное право. Бог не отнимает у человека свободы выбора жизненного пути. Но всем хорошим (да и плохим тоже) людям нужно ясно понимать масштаб беды, от которой Христос спасает тех, кто согласился назвать Его своим Господом. Потому что Христос спасает людей от смерти.



Самая страшная болезнь

Тертуллиан писал, что душа человеческая по самой природе своей христианка. Ведь Бог создал людей по подобию Своему. Поэтому стремление делать добро является естественным свойством и потребностью любого человека, независимо от его религиозных убеждений. Это – тот самый нравственный закон в человеке, который так удивлял Иммануила Канта. И людей, стремящихся следовать этому естественному закону праведности, на свете очень много. Несмотря на поврежденность в себе образа Божия, человек бережно хранит искорки природного добра, интуитивно понимая, что это самое ценное его достояние.

Так изможденный долгими странствиями в пустыне путник дорожит флягой с последним запасом воды. Вода эта мутная и плохо пахнет, но для него она ценнее всех сокровищ мира. Вдруг, за очередным барханом перед ним открывается огромное озеро, наполненное удивительно чистой и свежей водой. И что же делать этому путнику? Он может кинуться к озеру из последних сил, бросая все, что мешает бежать, чтобы быстрее окунуться в спасительные прохладные волны. Но может решить для себя, что вода у него еще осталась. И будет идти вдоль берега, пока не кончится его скудный запас. А потом умрет от жажды, так и не прикоснувшись к прозрачной воде, которая плескалась у самых его ног.

Христос сказал: “Кто жаждет, иди ко мне и пей” (Ин 7:37). Сказано это о жажде добра, о стремлении к истине, как – к высшему благу. И тем, кто творит добро ради самого добра, Господь обязательно открывает Себя. А вот примет ли человек Христа как своего Спасителя или посчитает для себя достаточным просто следовать Его заповедям, как еще одному из множества этических учений – дело личного выбора каждого. Но когда человек считает Христа – Богом, и все же надеется спастись собственными добродетелями, тогда он и вправду рискует остаться вне спасения, даже если является членом Церкви. Потому что самая страшная болезнь человеческого духа – уверенность в собственном здоровье.

 Отправлено: 07.12.11 10:34. Заголовок: ПЯТЬ ВОПРОСОВ О ЧУЖО..

ПЯТЬ ВОПРОСОВ О ЧУЖОМ СТРАДАНИИ
Отвечает Александр Ткаченко

Мы часто слышим о том, что кого-то постигло горе. Это может быть человек незнакомый, о котором случайно узнал из новостей, либо тот, кого знаешь лично, но не настолько, чтобы у вас был настоящий эмоциональный контакт. И нам подчас хочется что-то сделать, но мы абсолютно не знаем что. И вот мы приносим свечки к посольствам далеких стран, где случилась трагедия, или на места терактов и катастроф, но чувствуем... этого недостаточно. А можно ли по-настоящему разделить боль с другим человеком? В особенности, если горе его — утрата ребенка.
Ответить на этот вопрос мы попросили редактора раздела «Вера» журнала «Фома» Александра Ткаченко.


1. Как помочь людям, которые не хотят есть, спать, думать, жить, потеряв близкого человека?.. если умер ребенок?..

На такие вопросы лучше отвечать специалистам-психологам. Но если такой человек оказался рядом с тобой, а ты ни разу не психолог, существует веками проверенный способ, описанный в Новом Завете: …плачьте с плачущими (Рим 12:15). В сущности, каждый из нас так или иначе оказывает психотерапевтическую помощь своим близким. Мы утешаем друг друга, стараемся поддерживать тех, кому сейчас плохо, что-то для этого говорим и делаем. Формы такой помощи могут быть разными, но непременным условием является искреннее участие в чужой беде. Чтобы помочь, нужно взять на себя часть чужой боли, прочувствовать ее как свою собственную, заплакать с плачущим не просто «за компанию», а оттого, что ты реально вошел в чужое горе, принял его как — свое, и теперь тебе тоже от него больно. Это трудно, на это способен далеко не каждый, но без такого искреннего участия ни о какой помощи не может быть и речи.

Потеря ребенка — самое страшное горе для матери. И тот, кто хочет оказать ей помощь в такой ситуации, должен ясно понимать, что для этого ему придется принять часть этого страшного горя в свое сердце, придется плакать, придется участвовать в чужом страдании, то есть — со-страдать. Если же такой готовности нет, а желание помочь есть, то лучше просто молиться о пострадавших, просить Господа послать им утешение, облегчение и крепость духа. Молитва, это ведь тоже — помощь.


2. Есть ли какая-то возможность утешиться? Что это должно быть — чтение Библии, участие в Таинствах?

Давать советы людям, потерявшим самое дорогое, имеет моральное право лишь тот, кто сам пережил подобную трагедию и нашел утешение в чем-либо, например — в чтении Библии, или в Таинствах. Я такого опыта не имею, поэтому ничего не могу сказать. Тут, на мой взгляд, не столько слова нужны, сколько личное участие, не столько говорить нужно, сколько — слушать, вбирать в себя услышанное, и просто — быть рядом с человеком. Так, чтобы он мог поплакать у тебя на плече и знать, что ты не будешь говорить всякие умности, а просто поплачешь с ним вместе.
А советовать что-либо вот так — издали, со стороны, на мой взгляд, очень сомнительное занятие.


3. А сможет ли обычный священник утешить в таком горе?

«Обычный» — вряд ли. А вот опытный, чуткий, способный к сопереживанию чужого горя — да, сможет. В Новом Завете есть удивительные слова: …Бог всякого утешения, утешающий нас во всякой скорби нашей, чтобы и мы могли утешать находящихся во всякой скорби тем утешением, которым Бог утешает нас самих! (2 Кор 1:3-4). Здесь выражена очень важная мысль: оказывается, утешить может лишь тот, кто сам пережил скорбь, получил утешение от Бога и теперь способен им поделиться с другими страдающими. Если священник имеет такой личный опыт скорби и утешения в ней, тогда он может и других утешить. Такой батюшка и в Библии найдет места, которые помогут пережить горе, и к Таинствам человека подготовит должным образом.
Само же по себе священство еще не делает человека способным к помощи в таких бедах. Это приходит не сразу и не к каждому.


4. Почему Бог отбирает детей? На что опереться при такой утрате человеку?

Странная постановка вопроса. Здесь Бог уподобляется чиновникам из органов опеки, которые отбирают детей у родителей по тем или иным причинам, которые можно рассматривать и обжаловать в случае несправедливого решения. Но где в Евангелии мы видим, чтобы Христос отбирал детей у родителей? Напротив — Он возвращает начальнику синагоги его дочь, отнятую смертью, воскрешает эту двенадцатилетнюю девочку, возвращает Наинской вдове ее умершего сына.

Детей отбирает не Бог, а смерть. В Священном Писании смерть прямо названа — врагом Христа: Последний же враг истребится — смерть (1 Кор 15-26).

Если говорить совсем кратко, то смерть вошла в мир через грех, то есть — через свободное уклонение человека от добра. И когда сегодня гибнут дети, наивно было бы адресовать Богу упреки в их смерти. Детей убивает не Бог, а злоба взрослых людей, их безответственность, наплевательское отношение к своим обязанностям, безразличие и жестокосердие. В одних случаях Бог защищает детей от последствий греховного поведения взрослых и отводит уже собравшуюся разразиться беду, в других — нет. Почему так — нам сейчас не дано узнать. Но не Бог отбирает детей у родителей. Об этом нужно знать и твердо в это верить. Потому что в противном случае, можно лишить себя последней опоры и утешения в своем горе. Если Бог представляется человеку врагом, отнимающим детей, кому же можно на Него пожаловаться, кто защитит тебя от Него? Такой ход мыслей – верный путь к безумию.

О посмертной же участи умерших и погибших детей один из самых почитаемых отцов нашей Церкви преподобный Ефрем Сирин пишет, что они у Бога прославлены даже выше святых:

«Хвала Тебе, Боже наш, из уст грудных младенцев и детей, которые, как чистые агнцы в Эдеме, упитываются в Царстве! По сказанному Духом Святым (Иезек. 34, 14), пасутся они среди дерев, и Архангел Гавриил – пастырь сих стад. Выше и прекраснее степень их, нежели девственников и святых; они – чада Божии, питомцы Духа Святого. Они – сообщники горних, друзья сынов света, обитатели чистой земли, далекие от земли проклятий. В тот день, когда услышат они глас Сына Божия, возрадуются и возвеселятся кости их, преклонит главу свою свобода, которая не успела еще возмутить дух их. Кратки были дни их на земле; но блюдется жизнь им в Эдеме; и родителям их всего желательнее приблизиться к их обителям».
Верующий человек вообще воспринимает смерть иначе, чем атеист. Там, где неверующий видит полное и окончательное прекращение бытия, для христианина через веру открывается свет новой жизни, гораздо лучшей, чем земная. Современный богослов Алексей Ильич Осипов пишет об этом так: «Представьте себе, зимой, в горах в тяжелую непогоду заблудилась группа людей, среди которых — мать с сыном. Идут они по тропам с ежеминутной опасностью для жизни. Неизвестно, сколько и как придется ещё идти до дома. Но вдруг появляется вертолет, приземляется и командир говорит, что он летит туда же и есть одно свободное место. Не постарается ли мать сделать всё возможное, чтобы взяли ее сына, чтобы он спасся?!

Это именно и происходит в человеческой жизни, когда «вертолет» берет наших дорогих родных и близких и доставляет их домой, в то время, как мы еще идем, не зная, что будет на нашем пути, какие скорби, болезни, трагедии, какая кончина. Христианство утверждает, что человек на земле — странник, и земная жизнь есть только путь домой, а смерть — лишь кратковременная разлука. Скоро все мы вновь встретимся в своем доме. Потому апостол сказал: не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Евр. 13,14). Только дай Бог, чтобы встреча там со своими родными не была омрачена нашими скверными поступками, но оказалась радостной, счастливой».


5. Как продолжить жить, радоваться, благодарить, если в сердце обида на Бога, если внутренне упрекаешь его в жестокости и несправедливости?

Никак. С обидой в сердце вообще невозможно радоваться. А с обидой на Бога — и подавно. Это тупиковый путь, каким бы ни было огромным горе.

Радоваться жизни можно лишь, преодолев обиду. Когда мы обижены на близкого человека, самый верный способ сохранить эту обиду навсегда — прекратить с ним всяческое общение. Но когда мы хотим примириться, простить его и жить дальше без этой занозы в сердце, мы идем к нему и говорим: «Ты меня обидел, но я не хочу рвать с тобой отношения. Давай решать, как жить дальше». И очень часто в таком разговоре вдруг выясняется, что человек вовсе не хотел вас обижать, что вы ему тоже дороги и он готов сделать все, чтобы вы снова были вместе. Подобный опыт, наверное, есть у многих.

В ситуации, когда человек обиделся на Бога, все обстоит примерно так же. Если хочешь навсегда остаться с этой обидой и довести себя до болезни, безумия или самоубийства — порви с Богом навсегда, считай его жестоким тираном и палачом. Но если хочешь вернуть себе радость бытия — обратись к Нему в молитве. Говори Богу все, что тебя тяготит, выговори Ему всю свою боль, возмущайся, предъявляй Ему свой счет, только — не рви с Ним, не отворачивайся от него. Ведь и праведный Иов вел себя точно так же, когда его дети погибли и сам он лишился всего, что имел: Бог ниспроверг меня и обложил меня Своею сетью. Вот, я кричу: обида! и никто не слушает; вопию, и нет суда. Он преградил мне дорогу, и не могу пройти, и на стези мои положил тьму. Совлек с меня славу мою и снял венец с головы моей. Кругом разорил меня, и я отхожу; и, как дерево, Он исторг надежду мою. (Иов 19:6-10). Пусть и твоя молитва будет с гневом и обидой, но все равно она связывает тебя с Богом. Не рви эту ниточку и тогда Бог сможет за нее вытащить тебя из этого страшного состояния. Преподобный Иоанн Дамаскин писал: «Молитва есть восхождение ума к Богу, или прошение у Бога того, что прилично». Неужели же следует посчитать неприличными вопросы — почему погиб ребенок, который был главной радостью твоей жизни, и как тебе жить дальше с этой утратой?

Мне кажется, следует обязательно обращаться к Богу, даже с обидой на сердце. Ведь ответ может получить только тот, кто вопрошает.

 Отправлено: 07.12.11 17:42. Заголовок: В поисках любви Пис..

В поисках любви

Письмо в редакцию: Господь говорил, что есть заповедь — возлюби Господа и ближнего как самого себя. А если человек не умеет любить ни ближних, ни себя, ну нет у него такого опыта, если он вырос во враждебной среде, среди ненависти и корысти?... Не было такого опыта в родной семье, где все друг друга ненавидели или использовали, не было его и потом, ( так сложилось, долго рассказывать)... Как же этому научиться? И возможно ли научиться любить, если не понимаешь, что это означает? Как заповедь эту исполнить, если этот глагол ни о чём не говорит...
Три банкрота
Как это ни печально признавать, но неспособность любить является общим диагнозом для всего человечества. Чтобы убедиться в этом, совсем необязательно заглядывать в душу всем и каждому. Даже самый поверхностный взгляд на историю любого народа, да и на мировую историю в целом, приводит к неутешительному выводу: люди гораздо более склонны обижать и мучить друг друга, чем — любить. Войны, революции, кровавые междоусобицы, убийства, насилие... На этом историческом фоне сам разговор о любви к ближнему может показаться лишь некой возвышенной идеей, так и не осуществленной на практике.
Но не одна только история дает повод к подобному пессимизму.
Литература также представляет нам целый ряд героев, чья неспособность любить является их главной художественной характеристикой.
Тут и молодой повеса Евгений Онегин, с холодной легкостью отвергший искреннее и чистое чувство провинциальной девушки, а после — невесть с чего вдруг застреливший своего лучшего друга. Тут и отважный Григорий Александрович Печорин, с помощью нехитрой, но подлой интриги похитивший несчастную черкесскую княжну, которая надоела ему спустя четыре месяца и вынуждена была своей жизнью заплатить за романтические забавы скучающего искателя приключений.
Но если отсутствие способности к любви у этих двух героев русской литературы еще можно как-то попытаться объяснить схожестью их характеров и общей наклонностью к скуке, то третий персонаж, которого хотелось бы упомянуть в этой связи, напрочь вываливается из подобного объяснения.
Жизнерадостный прохиндей Остап Бендер — кипучий, деятельный и совсем несклонный к самокопанию, как это ни странно, в отношениях с женщинами с точностью повторяет «подвиги» своих литературных предшественников, упомянутых выше. Сначала, подобно Печорину (влюбившему в себя Мери, а затем, бросившему ее), Великий Комбинатор позорно убегает от полюбившей его дочери старого ребусника, а после, (как и прозревший к концу романа Онегин), безуспешно пытается напомнить оставленной им девушке о ее былой любви.
Два самых известных литературных меланхолика и веселый жулик оказались удивительно похожи в своей неспособности любить. В чем же тут дело? Почему столь разные типы людей в важнейшей сфере своего бытия оказываются так одинаково и фатально несостоятельными?
Рассуждать об этом с различных точек зрения можно довольно долго. Однако если обратиться к христианству, ответ на такой вопрос найти совсем несложно.
Как теряют любовь
Евангелии Христос ясно говорит, что потеря любви является прямым следствием уклонения человека от испол- : нения заповедей Божиих: ...по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф 24:12). Здесь очень важно уточнить, что само слово «беззаконие» в отношении заповедей имеет не юридический смысл по принципу: ты нарушил закон, Бог тебя за это накажет. Христианство говорит совсем о другом, духовном законе, который правильнее было бы сопоставить с законами физики, химии, биологии и любой другой естественной науки. Ведь если человек нарушая законы собственного естества попытается сесть на раскаленную плиту, лизать железо на морозе или пить серную кислоту, то вряд ли кому-либо придет в голову назвать печальные, но вполне естественные последствия такого беззакония — наказанием Божиим. То же самое происходит, когда человек пренебрегает духовными законами своего бытия. В сущности, все заповеди Евангелия как раз и являются такими законами, в которых даны вовсе не какие-то формальные и внешние по отношению к человеку требования. Нет, в заповедях Господь лишь открывает нам принципы здорового существования нашей духовной природы, некую норму человечности, при соблюдении которой человек не будет вредить собственному естеству. Ну, в самом деле, разве вызовет у кого-то протест утверждение о том, например, что зависть или обида наносят вред, прежде всего — самому человеку? Или, что гневливый человек сам себе укорачивает жизнь? Да любая, даже самая далекая от христианства психологическая школа безоговорочно подтвердит сегодня истинность этих мыслей! Слова «грех» и «беззаконие» в Евангелии означают нарушение принципов нормального человеческого существования, которое неизбежно влечет за собой страдание, разрушение, смерть.
В сущности, все заповеди лишь выявляют различные грани главного призыва Евангелия, который, наверное, известен любому культурному человеку ...любите друг друга (Ин 34:13). Ведь на того, кого любишь, не станешь гневаться, ему не будешь завидовать, простишь ему любую обиду и никогда не возьмешься его осуждать. Таким образом, в заповедях изложены не какие-то, пускай возвышенные, но отвлеченные истины, а — принципы деятельного проявления той самой любви, которой нам так не хватает в нашей жизни. Но что же происходит, если человек нарушает эти принципы? Об этом нетрудно догадаться по нехитрой аналогии: а что бывает, когда человек нарушает законы физики и пытается разжечь костер посильнее, усердно поливая его водой? Ответ очевиден: огонь погаснет. Ровно то же самое происходит и с любовью в сердцах тех людей, которые нормой своей жизни сделали нарушение закона любви, то есть — грех.
И если внимательно рассмотреть литературные истории жизни Онегина, Печорина и Остапа Бендера, то причину их неспособности к любви увидеть совсем несложно.
Так, по словам Пушкина, бедный Евгений самые чистые и естественные порывы молодости потратил на блудные похождения и бесконечные любовные интрижки
...в первой юности своей
Был жертвой бурных заблуждений
И необузданных страстей.
За восемь лет такой беспорядочной жизни Онегин довел себя до весьма печального состояния, когда женщина перестала быть для него тайной, желанной целью и радостным открытием:
В красавиц он уж не влюблялся, А волочился как-нибудь; Откажут — мигом утешался; Изменят — рад был отдохнуть. Он их искал без упоенья, А оставлял без сожаленья, Чуть помня их любовь и злость.
Еще страшнее выглядит внутренняя жизнь Печорина, вернее, то, что он сам сделал с этой своей жизнью. Ведь не так уж и лицемерит Григорий Александрович, когда, рисуясь перед княжной Мэри, проговаривает свое жизненное кредо: «Я был готов любить весь мир, — никто меня не понял: и я выучился ненавидеть». Здесь герой честно признает любовь ко всему миру — нормальным состоянием здорового, неиспорченного человека. Правда, вину за утрату им этого здорового состояния Печорин пытается полностью переложить на окружающих. Но путь этот тупиковый и бесплодный. Ведь если мою душу искалечили другие люди, значит, и приводить ее в порядок должен не я, а они. Собственно, такой вывод и делает Лермонтовский герой: «...если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви». Поставив способность к любви в зависимость от нравственности окружающих, Печорин полностью отсек для себя возможность исцеления, и пришел в поистине ужасное состояние, когда страдания другого человека, да и сама жизнь его, становятся лишь забавой, топливом для эмоций, хоть как-то теребящих ледяное сердце «Героя нашего времени»:
«А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше не способен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество власти?Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости?Л что такое счастье ? Насыщенная гордость».
Счастье как — насыщенная гордость! Бедный Печорин... Если бы он только знал, что гордость в принципе ненасыщаема и никогда не удовлетвориться тем состоянием, в котором находится человек, сколь бы высоко он не вознесся. По учению Церкви, нет более страшного нарушения закона любви, чем гордость, медной стеной отделяющая человека от всего мира, от других людей и от Самого Бога. Чтобы убедиться в истинности этого утверждения, достаточно просто перечитать страшные строки из дневника Печорина, приведенные выше.
Ну а неутомимый охотник за денежными знаками, Остап Бендер, лишил себя способности к любви иным методом, правда, не менее разрушительным, чем блуд или гордость. На что же этот симпатичный литературный герой потратил весь пыл своей энергичной натуры, куда употребил таланты, которыми так щедро наделили его авторы? Об этом, лучше всего сказал сам Великий Комбинатор в претенциозной эпитафии самому себе: «Он любил и страдал. Любил деньги и страдал от их недостатка». Вполне откровенный и точный диагноз.

 Отправлено: 07.12.11 17:43. Заголовок: . Любовь к деньгам в..

. Любовь к деньгам в христианской традиции носит название сребролюбия. А о том, какую разруху производит сребролюбие в душе человека прямо сказано в одном из посланий апостола Павла: А желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу; ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые... сами себя подвергли многим скорбям. (1 Тим 6:9-10)
В эту короткую цитату полностью укладывается вся трагикомическая история Остапа Бендера. История человека, который в погоне за деньгами растратил свои многочисленные способности и энергию молодости, не создал семьи, не приобрел друзей... И даже деньги, которые он, в конце концов, сумел получить, не согрели его душу и не принесли счастья. Потому что не может стать счастливым тот, кто не способен любить.
Конечно, все эти герои не более, чем плод писательской фантазии. Но ведь в том и притягательность настоящей литературы, что в рассказе о вымышленных героях она показывает нам такие состояния человеческой души, на которые уже вполне реально отзывается наше сердце, наша совесть, наш жизненный опыт. И если быть с собой до конца честным, то многое из того, что лишило любви Онегина, Печорина и Остапа Бендера мы в той или иной мере найдем и в своей жизни.

ет попутного ветра кораблю, который не знает, в какую гавань он хочет приплыть», — писал Монтень. К сожалению, этот тезис как нельзя более уместен
в разговоре о любви, когда под этим словом подразумевается все, что угодно: бурная страсть, физическое влечение, мимолетная симпатия или просто какое-то неопределенное томление в душе. Учиться любви, имея о ней столь смутные представления, такой же неблагодарный труд, как — разгадывать кроссворд, в котором отсутствуют не только ответы, но и во-
просы.
В целом, слово «любовь» ассоциируется у современного человека с некими бурными переживаниями, радостью или слезами, трепетом и замиранием сердца, одним словом — с сильным эмоциональным волнением.
И действительно, тот, кто хоть однажды был влюблен, знает это состояние, когда в любимом человеке вдруг сосредотачивается весь смысл твоего существования. Но куда же девается это волнение страсти спустя некоторое время, иногда совсем непродолжительное? Почему так часто со скандалом делят имущество муж и жена, которые еще совсем недавно жить не могли друг без друга?
Жизнь очень сложная штука, но все же, наверное, не последнюю роль в таких разочарованиях и семейных драмах играет как раз неправильное понимание людьми важнейшего вопроса: что такое любовь?

Как животное, или — как Бог?
Ведь если понимать любовь как — эмоцию, то неизбежно придется признать, что, подобно всем прочим эмоциям, она очень изменчива, неустойчива, и зависима от множества внешних и внутренних факторов нашей жизни. Не выспался — и уже не до высоких чувств. Переел — снова не до них. Пасмурная погода за окном, больной зуб, случайно сказанное слово, косой взгляд, падение уровня сахара в крови — все эти вещи, и великое множество других, здесь не названных, постоянно влияют на наши эмоции. И если ставить свою любовь к ближнему в зависимость от многообразных обстоятельств жизни, то сохранить такую любовь-эмоцию окажется невероятно трудной задачей.

К тому же, подобная любовь обладает одной не очень симпатичной характеристикой: нам свойственно испытывать ее либо к тем, с кем хорошо нам, либо к тем, кому хорошо с нами. Но стоит даже такому, приятному нам человеку выразить хотя бы легкое недовольство в наш адрес, как тут же вместо любви к нему в душе вспыхивают совсем другие чувства. А уж если мы узнаем, будто этот человек сделал нам какую- нибудь откровенную гадость — тут уже только держись! Тогда начинается такая «любовь», которая для несчастной Бесприданницы заканчивается криком «так не доставайся же ты никому» и пулей в сердце, для пылкой Кармен — ножом в груди, а для Дездемоны — смертью от рук ревнивого мужа. В общем, с любимыми, которые вместо удовольствия начали доставлять неудобства, очень часто все происходит по схеме известной фольклорной истории, когда некий хозяин любил свою собаку лишь до тех пор, пока она не съела у него кусок мяса. Можно было бы, конечно, списать все эти печальные события на бурную фантазию драматургов, да вот беда — реальные уголовные хроники всех газет мира во все времена переполнены подобными трагедиями.
Именно такую любовь-чувство Христос решительно отвергает, говоря ученикам: ...если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? (Матф5:46) Правда, ссылка на загадочных «мытарей» может показаться современному невоцерковленному читателю малоубедительной и непонятной. Но этот же принцип отношения к окружающим нетрудно увидеть на примере... животных. В самом деле: если кошку ласкать по шерстке, она жмурится, урчит от удовольствия и, безусловно, нас любит. Но стоит лишь попытаться гладить ту же кошку против шерсти, как от ее благодушия не останется и следа, а вместо кошачьей любви мы получим возмущенное шипение, исцарапанные руки и хороший урок на будущее.
Любовь-эмоция почти не отличается от рефлексов животного. Поэтому, нормой человеческой любви Христос объявляет нечто неизмеримо более высокое и требующее от людей существенного волевого и нравственного усилия: Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. (Матф 5:43-45)
Но любить своего врага, руководствуясь эмоциями, уже не получится, поскольку эмоции эти будут прямо противоположными любви. И здесь кроется одно из главных отличий любви христианской от всех прочих ее пониманий и трактовок: евангельская любовь обязательно предполагает жертвенность. А жертвой в данном случае может стать сознательный отказ как раз от тех самых, естественных человеческих чувств неприязни и отвращения, которые мы обычно испытываем к своим врагам. Занятие это нелегкое и даже болезненное, но ведь и цель его безмерно высока: уподобиться в любви уже не животному, но — Богу.
Синдром расширенного эгоизма

жертвенность, способность к самоотдаче. Казалось бы —
ну вот, похоже, и найдены нужные слова: любовь — каквот оно, христианское понимание любви! Но и тут нас подстерегают скрытые опасности. Оказывается, жертвенность вполне возможна и при отсутствии любви к ближнему. Не зря ведь апостол Павел предостерегает христиан от подобного перекоса в восприятии Евангелия: ...если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. (1 Коринф 13:3)
Возникает закономерный вопрос: а что же, собственно, может стать для меня причиной самопожертвования, если не моя любовь к ближнему? Ответ на это — тема для отдельного большого разговора, поэтому ограничимся здесь лишь одним его аспектом, который можно было бы условно назвать — синдромом расширенного эгоизма.
Дело в том, что, вкладываясь в объект своей любви, отдавая ему силы, время, жертвуя ради него какими-то удовольствиями, человек потихоньку начинает любить в нем именно этот свой вклад, или точнее — себя самого в любимом. В итоге получает
ся такая вот расширенная любовь к себе, пусть даже в нее будут включены мой муж, или моя жена, мои дети, или моя собака. Но в центре подобного отношения всегда будет этот злосчастный общий знаменатель — «мое». Такая любовь может превратиться в гордость, отделяющую нас и наших любимых от остального мира, и уничижающую все, что находится за этой границей.

 Отправлено: 07.12.11 17:43. Заголовок: Убедительный пример ..

Убедительный пример такого расширенного эгоизма, принимаемого за любовь можно увидеть в знаменитой сказке французского военного летчика Экзюпери, когда Маленький Принц объяснял ничейным розам, в чем их отличие его любимого цветка: «Вы ничуть не похожи на мою розу, вы еще ничто...Вы красивые, но пустые, ради вас не захочется умереть. Конечно, случайный прохожий, поглядев на мою розу, скажет, что она точно такая же, как вы. Но мне она дороже всех вас. Ведь это ее, а не вас я поливал каждый день. Ее а не вас накрывал стеклянным колпаком. Ее загораживал ширмой, оберегая от ветра. Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. Она — моя.»
Логика Маленького Принца здесь предельно ясна: чем больше самого себя вкладываешь в то, что любишь, тем больше оснований считать это — своим. А все остальное можно спокойно считать — «ничем», поскольку оно ведь еще ничье. Неудивительно, что бедные розы смутились, услышав эту декларацию любви- собственности. Конечно, Маленький Принц — удивительно светлый и добрый герой, пожалуй, даже один из самых светлых во всей мировой литературе. Но в данном случае, его понимание любви, к сожалению, не очень сильно отличается от жизненной философии генеральского денщика — персонажа одного из очерков Н. Лескова. Этот денщик делил человечество на две неравные части. К одной он относил себя и своего барина, к другой — всю прочую сволочь.
Подобным образом и «любовь-собственность» заставляет человека автоматически делить весь мир на «мы» и «они». И тогда, чем бы он ни жертвовал во имя подобной любви, эта жертва неизбежно будет принесена им лишь себе самому.
Христианство предполагает совершенно иной принцип отношения к окружающим, когда основанием для любви к ближнему является вовсе не наша собственная мера жертвенности по отно шению к нему, а безмерность жертвы Христа за все человечество. Чтобы эта мысль стала более понятной, можно рассмотреть ее на все том же примере отношения героя сказки Экзюпери к чужим розам. Маленький Принц по-детски наивно определил их как «ничто», поставив ничьим цветам в упрек тот факт, что ради них еще никто ничем не пожертвовал. Но христиане знают, что Христос пострадал за каждого человека. Следовательно — каждый из людей — Его, потому что для Бога нет беспризорных цветов. Христиане призваны в каждом человеке видеть Христа, почитать образ Божий в любом случайном встречном. А уж при таком мировоззрении разделение людей на своих и чужих по какому-либо признаку становится попросту невозможным делом. Вот как пишет об этой «неразборчивости» христианской любви святитель Игнатий Брянчанинов:
И слепому, и прокаженному, и поврежденному рассудком, и грудному младенцу, и уголовному преступнику, и язычнику окажи почтение, как образу Божию. Что тебе до их немощей и недостатков! Наблюдай за собою, чтобы тебе не иметь недостатка в любви.
Настройка души

На расстроенном рояле самый выдающийся исполнитель всех времен и народов не сможет толком сыграть даже банального «Чижика-пыжика». Все его мастерство, весь обширный репертуар, экспрессия и выразительность игры окажутся бесполезными, если инструмент не будет должным образом настроен.
То же самое вполне справедливо и в отношении человеческой души, также нуждающейся в правильной настройке, без которой все наши мысли, слова и действия могут оказаться фальшивыми, словно музыка из расстроенного рояля. Христианская любовь к ближнему это не чувство, и даже не действие, а скорее — именно такая настройка или устроение человеческой души, когда в ней живет постоянная готовность отнестись к любому человеку, как к Самому Христу. Ведь дистанция между этикой в отношениях с Богом и этикой межчеловеческих отношений в христианстве практически сведена к нулю словами Христа: ...так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф 25:40). Каждый человек, сколь бы ни был он плох и неприятен нам, призван к бытию Богом, любим Им, несет в себе Его образ. И для желающих исполнить христианскую заповедь о любви к ближнему, прежде всего, необходимо так настроить свои ум и сердце, чтобы в любом человеке за всеми его индивидуальными несовершенствами видеть этот образ Божий, помнить о том, что он — такое же любимое Богом создание, как и ты сам. Лишь на почве такого устроения души способна прорасти та любовь, о которой говорит Евангелие. Практический же рецепт подобной настройки можно увидеть в творениях святых Отцов, всю свою жизнь употребивших на освоение этой непростой науки — любить ближнего:
«Воздавай почтение ближнему как образу Божию, — почтение в душе твоей, невидимое для других, явное лишь для совести твоей. Деятельность твоя да будет таинственно сообразна твоему душевному настроению. Воздавай почтение ближнему, не различая возраста, пола, сословия, — и постепенно начнет являться в сердце твоем святая любовь. Причина этой святой любви — не плоть и кровь, не влечение чувств, — Бог».
Святитель Игнатий (Брянчанинов)
В чем же такое душевное устроение должно быть выражено на практике, объясняет другой святой — Авва Дорофей:
«Не делай зла ближнему, не огорчай его, не клевещи, не злословь, не уничижай, не укоряй, и таким образом начнешь после мало-помалу и добро делать брату своему, утешая его словами, сострадая ему или давая ему то, в чем он нуждается; и так, поднимаясь с одной ступени на другую, достигнешь с помощью Божией и верха лестницы. Ибо, мало-помалу помогая ближнему, ты дойдешь до того, что станешь желать и пользы его, как своей собственной, и его успеха, как своего собственного. Сие и значит возлюбить ближнего своего, как самого себя».
Вот, собственно, и все. Нетрудно увидеть, что никаких сверхъестественных ухищрений и неисполнимых требований здесь нет. И прежде всего нужно учиться так любить самых близких своих людей — мужа, жену, детей, родителей... Не потому, конечно, что они — наши родственники. Просто именно с ними мы общаемся гораздо больше, чем с остальным человечеством, и где же еще осваивать христианскую любовь к ближнему, как не в собственной семье? Глупо учиться любви к врагам, так и не научившись любить свою бабушку.
Конечно, здесь описано лишь самое начало стяжания любви к ближнему Путь ее совершенствования бесконечен, поскольку человек призван уподобиться в ней Богу. Но без этого драгоценного начала весь остальной путь окажется для нас безнадежно закрыт.

 Отправлено: 03.01.12 15:08. Заголовок: АПОКАЛИПСИС НАЧИНАЕТ..

АПОКАЛИПСИС НАЧИНАЕТСЯ В ПОЛДЕНЬ
Братья Стругацкие и парадокс прогрессоров


Хорошая литература всегда ставит перед читателем вопросы, а плохая – навязывает ему готовые ответы. Фантастика братьев Стругацких – настоящее, большое явление в русской литературе, серьезнейших вопросов там – пожалуй, не меньше, чем у Достоевского.

Идеальная мишень

В произведениях Стругацких всегда есть какая-то недосказанность, отсутствие ясно выраженного отношения самих авторов к событиям, которые они описывают. Каждый раз, прочитав на одном дыхании очередной их роман, я чувствовал, что хитрые авторы меня опять обманули. Загадав кучу загадок, поставив массу вопросов, подняв множество проблем, они в финале никогда не дают готового решения своих ребусов. Наоборот – неожиданная развязка лишь добавляет загадочности, весь сюжет предстает совсем под другим углом зрения, но проблема все равно остается проблемой, а тайна – тайной. Вздохнуть с облегчением и сказать себе: “Ну вот, наконец-то все стало понятно!” – читатель Стругацких не сможет никогда, поскольку каждый их ответ порождает множество новых вопросов.

Наверное, по этой самой причине Стругацкие всегда были желанной мишенью для критиков самого разного толка. В советские времена литературоведы упрекали их в недостаточном соответствии Мира Полудня (цикл романов и повестей о жизни человечества в XXII веке – ред.) коммунистической идеологии. И это отчасти было верно, поскольку в Мире Полудня действительно нет горкомов партии и всепланетных Ленинских субботников.
Скрытый текст

А в наше время мне не раз приходилось читать статьи авторов-христиан, которые технично, со знанием дела обличают Мир Полудня за его абсолютную безрелигиозность. И это тоже – правда. В мире Стругацких религия присутствует лишь на отсталых планетах, да и то – в карикатурных формах, вроде культа “святого Мики” в Арканаре. Земляне-коммунары не только не верят в Бога, но даже малейшей потребности в такой вере не испытывают. Для верующих людей такой вариант “светлого будущего человечества”, безусловно, неприемлем, поскольку христианское понимание счастливого будущего подразумевает отношения Бога и человека с точностью до наоборот: “…Будет Бог все во всем” (1 Кор. 15, 28). Все бедствия людей во все времена имеют, по христианскому вероучению, одну причину – отпадение сотворенного человека от своего Творца. Построить рай, в котором нет Бога, человечество не сможет никогда по одной простой причине: ведь Рай – это, собственно, и есть присутствие Божие, где Бог – там и Рай. По-другому не получится. И с этой позиции творчество Стругацких – идеальная мишень для верующего критика, который захочет попрактиковаться в доказательстве несостоятельности безбожного рая на Земле. Поводов к этому в цикле о Мире Полудня более чем достаточно. Все это так. Но мне такой подход к творчеству Стругацких кажется столь же однобоким и ущербным, как и былая критика их творчества со стороны коммунистических идеологов. Потому что при таком подходе выпадает один очень важный момент. Дело в том, что все аргументы и факты, все этические и социальные противоречия Мира Полудня, которыми оперируют критики, взяты ими не откуда-нибудь, а из произведений братьев Стругацких... И рассыпаны эти противоречия по Миру Полудня щедрой авторской рукой. Так неужели же такие умные люди, как Стругацкие, не видели в своих работах нестыковок, очевидных для любого внимательного читателя? Сильно в этом сомневаюсь. Главное открытие Стругацких Нет, я, конечно, не собираюсь утверждать, будто Стругацкие – тайные христиане. Канонизировать их сквозного героя Леонида Горбовского (выражающего этические принципы самих писателей) было бы так же нелепо, как принимать Максима Каммерера в комсомол. По-моему, Мир Полудня – не утопия, и уж тем более не замаскированная антиутопия. Это, скорее, некий мысленный эксперимент, результаты которого оказались неожиданными для самих авторов. Стругацкие, по собственному их признанию, попытались описать мир, в котором им самим хотелось бы жить. Но на пути к этой романтической цели, по мере углубления в описание подробностей, они столкнулись с совсем неромантическими обстоятельствами. Изобразить сам мир оказалось не так уж сложно. Тем более что социальное устройство и технические достижения человечества Стругацкие всегда показывают походя, вторым планом. Мир своей мечты авторы изображали не через описание “Всемирного совета” или различных “умных” железок – стреляющих, летающих, превращающих опилки в золото. Все это фон, нечто само собой разумеющееся. Главным же содержанием творчества Стругацких стали люди будущего, точнее – внутренний мир этих людей. Стругацкие задались вопросом: какие цели может поставить перед собой человечество после того, как решит все свои насущные проблемы? Ведь здоровые потребности человека удовлетворить не так уж и сложно. Допустим, все люди сыты, одеты-обуты, обеспечены жильем и работой по душе, войн нет и не предвидится, все человечество – одна семья... Что дальше? Неужели этот комфортабельный быт и есть – счастье? Такое мещанское благополучие “шестидесятников” Стругацких, конечно, не устраивало. И они придумали своему сытому, невоюющему человечеству новый вектор развития. Движущими силами в Мире Полудня стали два устремления, не дающие людям закиснуть в условиях полного материального благополучия. Первое – неуемная жажда получения новых знаний, пусть даже с риском для жизни. Второе – подтягивание всех гуманоидных цивилизаций (застигнутых людьми Полудня на феодальном или империалистическом этапе их развития) до своего, коммунистического уровня. Вот здесь Стругацкие и совершили свое главное творческое открытие, сделавшее их произведения живыми, увлекательными и любимыми для нескольких поколений читателей, и в то же время разрушившее все надежды авторов на то, что Мир Полудня может рассматриваться как идеальный. Стругацкие изобрели Прогрессоров. Сразу оговорюсь – из их текстов вовсе не следует, что большинство или хотя бы значительная часть людей Мира Полудня занималась прогрессорством. Более того – Прогрессоров там сравнительно немного, и отношение к ним далеко не всегда восторженное. А 99 процентов населения занимается наукой, освоением космоса, воспитанием детей... И тем не менее, именно прогрессорство – смысловой центр подавляющего большинства произведений о XXII веке. Не звездолеты и научные открытия (как, к примеру, у Ефремова), а именно Прогрессоры интереснее всего и читателям, и, очевидно, самим Стругацким. Парадокс Прогрессоров Прогрессоры – передовой отряд специального назначения, который человечество Полудня кидает в котел феодальных разборок и империалистических войн. Прогрессор – диверсант наоборот. Внедряясь в общество “отсталой” планеты под личиной местного жителя, он так называемыми “микровоздействиями” незаметно интенсифицирует ход исторического процесса. Причем действует он исключительно ради блага местного населения. Никакой практической пользы для Земли и землян прогрессорская деятельность не имеет. Казалось бы – что может быть благородней? Альтруизм в чистом виде. Но вот парадокс: все прогрессорские проекты, описанные Стругацкими, оканчиваются неудачей. Невероятно, но – факт: любимое детище авторов, могучие, умные и бесстрашные Прогрессоры ни разу не смогли выполнить свою работу должным образом. Предтеча Прогрессоров, сотрудник Института экспериментальной истории дон Румата, одержимый жаждой мести после убийства любимой женщины, заваливает Арканарскую столицу трупами, и его приходится спешно эвакуировать на Землю, предварительно усыпив (а то бы и своим досталось). Максим Каммерер устраивает на планете Саракш самую настоящую диверсию, безо всяких “наоборот”: он взрывает гипноцентр, через который осуществлялась вся система государственного управления страной, и совсем не задумывается о последствиях своих действий. Правда, Максим на тот момент настоящим Прогрессором еще не стал, он действовал спонтанно, в силу сложившихся обстоятельств. Его концепция изменения жизни к лучшему предельно проста – взорвать и сжечь то, что, на его взгляд, не должно существовать, убить тех, кто, по его мнению, во всем виноват, а дальше... А дальше – все будет хорошо! Наверное... И прогрессор-суперпрофессионал Рудольф Сикорски растерянно молчит, выслушав эту программу-минимум. Молчит, потому что сказать ему нечего. Если могущественная спецслужба Прогрессоров оказалась не в состоянии переиграть одного-единственного дилетанта, то как можно говорить об эффективности этой спецслужбы? В состоянии ли она справиться со своими грандиозными планами? А уж чего “напрогрессировали” земляне на Гиганде – даже представить страшно. Корней Яшмаа, глава штаба Прогрессоров, считает, что прекратить империалистическую войну в Алайском герцогстве – безусловное благо. И прекращает. Силами вверенного ему контингента. И почему-то доволен тем, что натворил. А ведь по своим последствиям для местных жителей это – катастрофа, в сравнении с которой террористические упражнения Каммерера на Саракше – детские игры в войнушку... Разоружив воюющие армии, Прогрессоры фактически передали брошенное оружие в руки населения. А уж как им распорядятся “дикобразы”, не сдерживаемые больше требованиями армейской дисциплины – легко представить. Стараниями Корнея империалистическая война перешла в гражданскую. Вместо воюющих армий алайцы получили стаю разрозненных бандформирований, терроризирующих население по всей территории бывшего герцогства. Государственная инфраструктура разрушена, в стране бушуют эпидемии... Если это называется “микровоздействие”, то что же тогда “макро”?.. Неудивительно, что Корней отговаривает Гага от возвращения в этот “улучшенный” Прогрессорами мир. В общем, ничего у Прогрессоров толком не выходит. Хотят как лучше, а получается – полный массаракш! Ни одной успешной операции. В нескольких произведениях подряд. Случайным поворотом сюжета такое не объяснишь, тут видна авторская концепция. Почему же, придя улучшать чужие миры, люди Полудня в этих самых мирах стремительно ухудшаются сами? На мой взгляд, дело в том, что, окунув своих Прогрессоров в “сумерки морали”, Стругацкие вовсе не собирались показывать читателям результаты их работы. А вот что происходит с человеком Полудня, оказавшимся за пределами взрастившей его социальной среды, авторы показали блестяще. Зеркало Мира Полудня Стругацкие создали в своих романах новый, лучший мир. Но создать нового человека у них не получилось. Весь блеск гуманизма, все нравственное совершенство коммунаров оказались не более чем красивой оберткой, тоненьким культурным слоем, покрывшим их души в тепличных условиях Мира Полудня. И как только авторы погрузили их в нравственно-агрессивную среду отсталых планет, – эта культурная оболочка тут же начала с них сползать. Оказалось, люди Полудня чувствуют себя в “сумерках морали” как рыба в воде. Причем как хищная рыба, поскольку лучше туземцев подготовлены интеллектуально и физически. Прогрессоры легко адаптируются в феодальном и империалистическом мире, но при этом стремительно меняются и теряют светлые черты “человека будущего”. До такой степени, что на Земле их начинают бояться даже самые близкие и любящие люди. В земляничном соке на руках Руматы его друзьям мерещится кровь. И самое грустное, что дело тут не в личности Руматы, Каммерера или Сикорски. Прогрессоры – небольшая часть человечества Полудня, с которой авторы смыли грим коммунарского благополучия. Но они – плоть от плоти этого человечества, они типичные, а в чем-то даже лучшие его представители. В них, словно в волшебном зеркале, люди Полудня вдруг увидели себя, увидели, что любой из них, окажись он на месте того же Руматы, наломал бы таких же дров. Прогрессоры вроде бы несут людям других планет добро. Но чем они руководствуются при этом, что ими движет, любят ли они тех, кого собираются облагодетельствовать? Вот что думает о них Румата: “... протоплазма, жрущая, размножающаяся протоплазма”, “... жертвы, бесполезные жертвы”, “...А ведь мне уже ничто не поможет, подумал он с ужасом. Ведь я их по-настоящему ненавижу и презираю... Не жалею, нет – ненавижу и презираю”. Румата, открывший в себе такие чувства к жителям Арканара, потрясен и растерян. А вот Макс Каммерер уже совершенно уверен в том, что: “…существуют на свете носители разума, которые гораздо, значительно хуже тебя, каким бы ты ни был”. Разумеется, не ко всем местным жителям относятся эти жуткие определения. Есть среди них и те (их, правда, гораздо меньше), кого Прогрессоры любят и уважают. Но уже само это разделение людей на “своих” и “чужих” выглядит страшновато, поскольку ясно, что к чужим у того, кому “трудно быть богом”, ни любви, ни даже жалости нет и в помине. Ну, разве только чуть-чуть, самую малость, как у Каммерера, когда он заживо сжег вместе с прочими сотрудниками гипноцентра горничную, приносившую ему когда-то еду. Стругацкие не показали в своих романах победы таких “благодетелей”, потому что их победа выглядела бы страшнее, чем их неудача. Откуда взялась мораль? В основе христианской этики лежит простая и очевидная истина – Бог не сотворил зла. Все, что сотворил Бог – “добро зело”. Следовательно, все, что соответствует замыслу Бога о мире и человеке, является добром. А зло появилось как результат уклонения разумных и свободных в своем нравственном выборе существ от этого замысла. Но в Мире Полудня люди не верят в Бога. Стругацким нужно было придумать какие-то иные этические принципы, и они их уже совсем было придумали. Только оказалось, что даже в пространстве художественного произведения эти принципы почему-то не работают. И авторы не скрывают этого от читателя. Прямого определения добра Стругацкие, правда, не дают, а косвенно добром в Мире Полудня названо – развитие разума. Вот этическая система от дона Руматы: “...человек есть объективный носитель разума, все, что мешает человеку развивать разум, – зло, и зло это надлежит устранять”. Но разум для человека – всего лишь инструмент. Безнравственный человек может натворить тем больше бед, чем сильнее он развил свои умственные способности. Умный мерзавец страшнее злого дурака. Тот же дон Рэба, главный злодей в Арканаре, – далеко не глупец, ведь сумел же он расшифровать Румату-Штирлица и переиграть его, несмотря на все могущество готовившей его земной цивилизации. А уж Колдун с Саракша будет поумнее многих землян, но вряд ли по этой причине можно назвать его добрым. Впрямую добрым человеком Стругацкие называют, пожалуй, одного лишь Леонида Горбовского. Но именно на этом, столь любимом авторами герое они сами и разбивают предложенную ими этическую схему “добро = разум”. По словам Стругацких, Горбовский “...был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав”. Такая была его эпоха, что доброта всегда побеждала. “Из всех возможных решений выбирай самое доброе”. Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и уж, конечно, не самое эффективное – самое доброе! Здесь авторы открытым текстом ставят мораль выше разума. Так что, если уж искать где-то источники моральных принципов человечества Полудня, то, конечно же, не у Руматы, а у дедушки Горбовского. И тут Стругацкие устами своего любимца произносят удивительные слова: “...наука моральные проблемы не решает, а мораль – сама по себе, внутри себя – не имеет логики, она нам задана до нас, как мода на брюки, и не отвечает на вопрос: почему так, а не иначе”. Вот здесь Стругацкие и задали между строк задачку, которую, по своему обыкновению, оставили без решения: а кем же могла быть задана мораль до нас? Другими людьми? Так у них тоже была мораль, такая же нерациональная, не имеющая внутри себя логики, у них-то она откуда появилась? Есть только два подхода к такой головоломке – либо все-таки признать, что мораль имеет в своей основе религию, либо оставить вопрос открытым. Стругацкие выбрали второе. Но в правильно поставленном вопросе – три четверти ответа. А вопрос авторы поставили, как всегда, с исключительной точностью. Золотое правило Сторонники “внерелигиозной” морали, скорее всего, тут же возразят, напомнив о золотом правиле этики: не делай другим того, чего не желаешь себе. Эта формула, казалось бы, должна работать и в абсолютно безрелигиозном пространстве Мира Полудня. Но в том-то и дело, что – не работает. Даже такому простому и понятному правилу этика коммунаров будущего не соответствует, и сами Стругацкие снова выявляют это несоответствие. Человечество будущего “прогрессирует” отсталые народы на других планетах тайно, не ставя в известность их жителей о своих благих намерениях, и уж тем более – не спрашивая их мнения о целесообразности прогрессорских “микро” или “макро” воздействий. Но как только людям Полудня показалось, что на них самих пытаются воздействовать загадочные Странники, начался переполох, переходящий в панику. Оказалось, что люди Полудня смертельно боятся, что некая сверхцивилизация из тех же благих побуждений “отпрогрессирует” их самих. Боятся настолько, что Сикорски с перепугу убивает несчастного Льва Абалкина. Был ли Абалкин “автоматом Странников” или нет – непонятно. Но вот КОМКОН-2, состоящий из бывших Прогрессоров, в этой ситуации и в самом деле действовал как “банда идиотов, обезумевших от страха”. Причем острее всего боятся такого воздействия извне сами Прогрессоры. Оно и понятно: им ли не знать, каково оно на вкус – добро, насильно данное! Сами всю жизнь кормили им других, им объяснять ничего не надо. “Никто не считает, будто Странники стремятся причинить землянам зло. Это действительно чрезвычайно маловероятно. Другого мы боимся, другого! Мы боимся, что они начнут творить здесь добро, как ОНИ его понимают! – Добро всегда добро! – сказала Ася с напором. – Ты прекрасно знаешь, что это не так. Или, может быть, на самом деле не знаешь? Но ведь я объяснял тебе. Я был Прогрессором всего три года, я нес добро, только добро, ничего, кроме добра, и, господи, как же они ненавидели меня, эти люди! И они были в своем праве. Потому что боги пришли, не спрашивая разрешения. Никто их не звал, а они вперлись и принялись творить добро. То самое добро, которое всегда добро. И делали они это тайно, потому что заведомо знали, что смертные их целей не поймут, а если поймут, то не примут...”. В этом отчаянном крике Тойво Глумова – еще одно объяснение прогрессорских неудач. Стругацкие придумали новых героев – Прогрессоров, придумали им занятие – историческое микровоздействие, но так и не смогли сочинить для них морально-этического кодекса, который бы удовлетворял тому самому золотому правилу этики – не делай другим того, чего не желаешь себе. И здесь Стругацкие делают просто гениальный ход: если золотое правило не работает, значит, в действие вступает другой закон, гласящий: за что боролись, на то и напоролись. Тойво Глумов охотился за Странниками, а нашел Люденов-нелюдей, более того – стал одним из них. Людены Даже в самом авторском названии этих существ слышится какая-то гадливость. А ведь это всего-навсего бывшие люди, которые обнаружили и развили в себе третью импульсную систему, и, по собственному их признанию, перестали быть людьми. Людены – продукт развития земной цивилизации, сверхлюди, которые очень своеобразно относятся к породившему их человечеству: “Наиболее типичная модель отношения людена к человеку – это отношение многоопытного и очень занятого взрослого к симпатичному, но донельзя докучному малышу. Вот и представьте себе отношения в парах: люден и его отец, люден и его закадычный друг, люден и его учитель...” О вариантах сотрудничества с людьми люден Логвиненко высказывается предельно категорично: «Боюсь, что вы нам полезны быть не можете. Что же касается нас... Знаете, есть старая шутка. В наших обстоятельствах она звучит довольно жестоко, но я ее приведу. “Медведя можно научить ездить на велосипеде, но будет ли медведю от этого польза и удовольствие?”». Человечество Полудня в своем стремлении к ничем не ограниченному познанию пришло у Стругацких к весьма невеселому результату. Часть его превратилась в нелюдей, хотя и со сверхвозможностями, оставшиеся же людьми вынуждены испытать беспримерное унижение, сознавая собственную неполноценность. Людены отсортировывают человеческий материал, пригодный для инициации “импульса Логвиненко”, тайно, по-прогрессорски. И не случайно именно тот самый Тойво Глумов, который так боялся чужого добра, оказался в конце концов завербованным Логвиненко и сам превратился в нелюдя. “Логвиненко был очень убедителен. Суть: все не так просто, как мы это себе представляем... период стационарного развития человечества заканчивается, близится эпоха потрясений (биосоциальных и психосоциальных), главная задача люденов в отношении человечества, оказывается, стоять на страже (так сказать, “над пропастью во ржи”)”. Тойво Глумов стал люденом, чтобы “стоять над пропастью во ржи” – то есть, по сути, снова контролировать ход истории, теперь уже человеческой. Прогрессор победил в нем и любящего мужа, и просто – человека. И не исключено, что Тойво, Логвиненко и им подобные все же научат медведя ездить на велосипеде, невзирая на самые горячие его медвежьи протесты, потому что нести добро силой для Глумова – профессиональная обязанность и привычка. Так Стругацкие замкнули круг в теме Прогрессоров. И я сильно сомневаюсь, чтобы им самим хотелось бы жить в мире, который они описали в романе “Волны гасят ветер”. Слишком рельефно они выявили этические проблемы мира Полудня, чтобы туда стремиться. Впрочем, отношение авторов к созданному ими миру – их личное дело. Меня гораздо больше интересует другой вопрос: есть ли в христианской традиции картина будущего земной цивилизации, которой бы мир, созданный творческой интуицией братьев Стругацких, соответствовал, а не противоречил? Вопрос важнее ответа Оказалось – есть. И угадать, где – совсем не сложно. Стругацкие изобразили мир, в котором люди безнадежно забыли о Воплощении и Крестной жертве Спасителя, в котором нигде не видно Церкви, в котором мерилом всего стал человек. Этот мир не знает войн и голода, но стоит на грани великих потрясений и катастроф. И спасать человечество от грядущих бедствий берется некий супермен-люден, выходец из человеческой среды, но уже не человек. Тем, кто знаком со Священным Писанием, наверное, уже все понятно. Христианское вероучение именно так описывает состояние человечества перед концом света, когда “Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на Земле?” (Лк. 18, 8), «...когда будут говорить: “мир и безопасность”, тогда внезапно настигнет их пагуба» (1 Фес. 5, 3). Это будет время, когда Церковь уйдет в пустыню, и Господь будет питать ее там до Своего Второго пришествия. А над объединенным после “психосоциальных” и прочих потрясений человечеством встанет, как “над пропастью во ржи”, сверхчеловек, которого вполне можно назвать – люден. Или – нелюдь, поскольку он появится на свет в результате какого-то генетического эксперимента и человеком в полной мере уже не будет. Церковь называет его зверем, или – антихристом. Поэтому в Мире Полудня у Стругацких нет ничего, что сделало бы его неприемлемым для христианского сознания. Напротив, Христос прямо сказал своим ученикам: “Когда же начнет это сбываться, тогда восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше” (Лк. 21, 28). И не так уж важно – предполагали ли сами Стругацкие такой вариант прочтения их книг. Хорошая литература отличается от плохой не жанром и не партийной или религиозной принадлежностью. У современника Стругацких Владимира Высоцкого есть такие стихи: ...Но гениальный всплеск похож на бред, В рожденье – смерть заглядывает косо. А мы все ставим каверзный ответ И не находим нужного вопроса... Хорошая литература всегда ставит перед читателем вопросы, а плохая – навязывает ему готовые ответы. Фантастика братьев Стругацких – настоящее, большое явление в русской литературе, серьезнейших вопросов там – пожалуй, не меньше, чем у Достоевского. А уж захочет ли читатель жить в Мире Полудня или расценит его как наступающий конец света – его дело. Во всяком случае, Стругацкие не связывают своих читателей собственной трактовкой. И христианский ответ на поставленные ими вопросы вполне возможен. Источник: ФОМА православный журнал для сомневающихся